Оксана Аболина - Жил-был Тёма

Санкт-Петербург — необычный город. Ему свойственно трагическое и возвышенное мироощущение. Вершины красоты и глубина отчаяния, вписанные в архитектурные формы, сосуществуют здесь в одном пространстве — времени — и кто разгадает этот трёхсотлетний парадокс? Санкт-Петербург представляет собой огромный камертон, вступающий в резонанс с человеческой болью. С запредельной человеческой болью. Только тот, кто испытал её, нёс в себе по этим бесконечным проходным дворам, тёмным переулкам, извилистым набережным, под набрякшим над самыми крышами небом, может называться петербуржцем. Как никто другой, это мироощущение сумел передать гений Достоевского: Санкт-Петербург — город маленького человека с великой скорбью, о которой, быть может, никто никогда не узнает. Эта скорбь закаляет души, выковывая невидимых героев. Некоторые из маленьких людей несут на себе столь тяжкий груз, что высокие стройные мускулистые атланты, поддерживающие небесный свод, смотрят на них с уважением. Я расскажу вам о маленьком человеке, которому крепко в своё время досталось. Правда, давно это всё произошло…

Жил-был на свете мальчик. Звали его Тёмой. И было ему всего лишь десять лет. Мальчик он был тихий, робкий, застенчивый, росточку маленького, внешности неприметной, носил серую школьную форму — и выглядел словно мышонок. Учился кое-как на тройки. На переменах не бегал по коридору, а держался ближе к стенке — чтоб проносящиеся на огромной скорости слонопотамы из старших классов не сбили его с ног. Закадычных друзей у него не было, не довелось завести — Тёма был не уличным, а домашним ребёнком, сразу после школы он не шёл на продлёнку, не болтался во дворе, а сразу отправлялся домой. Для этого ему даже не надо было одевать пальто или куртку — дом, где он жил, был соседним со школой. Выскакиваешь из одной парадной, и тут же — юрк, в другую…

В отличие от многих одноклассников, Тёма жил не в коммуналке, а в отдельной квартире. Причём не в какой-нибудь там завалящей хрущёвке — а в старом фонде, в большой, трёхкомнатной квартире, с высокими потолками и тёмными бархатными гардинами на окнах. Здесь было много старых необычных вещей — угловатая антикварная тяжёлая мебель, большие напольные часы с маятником, Библия в серебряном окладе. В одной из комнат жила такая же древняя, как и все эти старинные вещи, бабушка — горбатая, молчаливая, угрюмая. Она редко выходила в коридор, сидела у себя взаперти, Тёма её побаивался и не очень любил. Во второй комнате жили мама с папой. Родители у Тёмы были очень молодые, едва за тридцать, а выглядели совсем как двадцатилетние. Жили они дружно, хотя иногда, случалось, ссорились, и, давая выход молодой энергии, швыряли об пол тарелки, но не старинные бабушкины сервизы, а повседневную, купленную в недорогом магазине посуду. Тёма очень не любил, когда родители ссорились. Он прятался тогда в третьей комнате — в детской, старался стать совсем незаметным и маленьким, потому что ему было страшно. Хорошо, что у него была старшая сестра, с ней он чувствовал себя намного спокойнее.

Сестра Тёмы Оля была на четыре года его старше. Она любила читать книги, сидя на корточках где-нибудь в уголке. Тоже была тихой и незаметной. Родители очень её любили. Тёму они тоже любили, но меньше. Он не знал почему, ведь обычно бывает наоборот. Впрочем, ему хватало и любви, и ласки, ведь он был неприхотливым мальчиком. И ругали его нечасто, так как Тёма редко шалил. Случалось, конечно… Один раз, когда ему лечили горло, Тёма плюнул на синюю лампу. Осколки разнесло по всей комнате. И никого при этом не задело. Удивительно повезло. И вот тогда ему, конечно, здорово влетело. Правда, потом эту историю вспоминали часто, и каждый раз со смехом, и она запомнилась Тёме весёлой-превесёлой. Одно из лучших воспоминаний.

В общем, детство до десяти лет было у Тёмы самое заурядное, ничем не выдающееся. Но затем, в мае, пришла беда. Май — такое время года, когда ничего плохого от жизни не ждёшь. Всё вокруг зеленеет, расцветает, учителя становятся добрее, уроков задают меньше. И каждый день приближает к долгожданному лету. Тёма с нетерпением считал оставшиеся до конца учёбы дни и строил планы на летние каникулы — как родители снимут дачу, и он будет каждый день купаться, ходить в лес за грибами и ягодами, играть с ребятами.

Однако, планам этим не дано было сбыться. Не всё в жизни получается так, как планируешь. Оля, старшая сестра, отправилась с одноклассниками в поход, ночь была холодной, и она сильно простудилась. Во всяком случае, сначала так думали — что это обычный грипп. Но лекарства от гриппа нисколько не помогали. Оля сгорала с высокой температурой, на глазах слабела, худела, и это длилось неделю, другую, пока не стало ясно, что у неё вовсе и не грипп. Но что? В больнице врачи ругались, что участковый из поликлиники не направил её к ним вовремя. Поздно было делать прививки, и неясно, от чего именно следует лечить. Наконец, температуру удалось сбить. Симптомы сгладились, а затем и вовсе исчезли. Инфекция, по всей видимости, пропала. Что это было? Врачи разводили руками: то ли полиомиелит, то ли энцефалит, то ли ещё какая дрянь. Диагностика советской эпидемиологии хромала на все четыре ноги. Поди разбери в обычной районной больнице, что за хворь, поставь нормальный диагноз, когда момент упущен. Теперь всё прошло. Почти всё. Инфекция больше не определялась, только Оля продолжала худеть и слабеть. Ей тяжело было даже ложку держать в руках. И она всё время неподвижно лежала в постели. «Ей у нас нечего делать, — сказали врачи родителям. — Мы бессильны. Инфекция ударила по нервной системе. Её-то и нужно теперь лечить. Но не в районной больнице»…

Родители поняли одно — если не положить дочь в одну из лучших клиник, они могут её потерять. Добрые люди научили их, как следует поступить. За углом нейрохирургического института, куда Олю привезли на такси, находилась телефонная будка. Из неё мать позвонила по «03» и вызвала «скорую». Врач «Скорой», хоть и отчаянно ругаясь, но доставил Олю в приёмный покой института. Тем не менее, девочку в клинику взять всё равно отказались. Мать сказала, что никуда не уйдёт, пока дочь не определят на отделение. Противостояние несчастной измученной женщины и бюрократической системы длилось целый день. Отец ни во что не вмешивался, только стоял рядом и молча поддерживал жену. Весь день Оля лежала на кушетке в коридоре. Наконец, медики сдались, и девочку правдами и неправдами приняли в НИИ. Ей предстояло долго и упорно лечиться.

Все эти недели Тёма был предоставлен самому себе. Иногда его даже забывали покормить. Родителям было не до него, он и сам это понимал, — Оля болела, и много усилий уходило на то, чтобы попытаться ей как-то помочь. Мальчик сидел один в большой, даже летом тёмной квартире, и боялся, что из своей комнаты выйдет горбатая угрюмая бабушка, которую он не очень, если вы помните, любил.