Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

— Я вижу, ты обратил внимание на мои розы.

— Да.

— Что ж, боюсь, это была моя ошибка, но когда я вернулась домой, то позвала мистера Теннера и попросила его прислать мне какие-нибудь обои с розами, чтобы они напоминали мне о лете. — Ссутулясь и наклонясь вперед в своем кресле, она подняла голову, устремила глаза вверх и бросила на розы измученный взгляд. — Я ужасно устаю, когда смотрю на них, но менять их поздно.

Каверли взглянул на стену, на ошибку Гоноры и заметил, что розы вообще ни цветом, ни формой на розы не похожи. Бутоны напоминали фаллос, а сами цветы походили на какое-то насекомоядное растение, на лепестковую мухоловку с разинутой пастью. Если эти цветы были призваны напоминать Гоноре о цветущих летом розах, то они явно но соответствовали своему назначению. От них веяло темнотой, разложением, и Каверли подумал, уж не выбрала ли она их потому, что они гармонировали с ее собственными чувствами в эту пору Жизни.

— Каверли, принеси мне, пожалуйста, немного виски, — сказала Гонора. Бутылка в кладовке. Я не смею просить ее. — Гонора кивнула в сторону задней части дома, где должна была находиться сиделка, затем прикрыла рот ладонью, вероятно, для того, чтобы звуки голоса не шли к двери; однако, когда она заговорила, из ее рта вырвалось гневное шипение, которое, несомненно, разнеслось по всему коридору. — Она _пьет_, - прошипела Гонора, дико вращая глазами в направлении кухни на тот случай, если Каверли не понял, о ком идет речь.

Каверли удивился, что его старая тетка попросила виски. На семейных торжествах она обычно не отказывалась выпить, но при этом всегда сначала отнекивалась и громогласно выражала свои опасения, словно от одного стакана виски с содовой и льдом она могла свалиться без чувств или, еще хуже, сплясать джигу на столе. Каверли пошел через столовую в кладовку. Замеченные им перемены — запущенность и помешательство на розах сказывались и здесь. Стены были усеяны розами с темной пастью, а на столе, покрытом толстым слоем пыли, виднелись круги от стаканов и царапины. На сиденье одного кресла лежали сломанная ножка и подлокотник. Дом был в полном запустении, но если Гонора, как она сказала, действительно умирала, то, подобно улитке или моллюску-кораблику, она приближалась к могиле как бы в раковине своего собственного дома, где паутина и пыль отражали ослабление ее зрения и потерю памяти.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь, мистер Уопшот?

Это была сиделка. Сложив руки, она сидела в кресле около кухонной раковины.

— Я ищу виски.

— Виски в кладовке для маринадов. Льда нет, но она не любит виски со льдом.

Виски был большой запас. Там было пол-ящика пшеничного виски, и по меньшей мере ящик пустых бутылок валялся в беспорядке на полу. Это показалось Каверли совершенно непонятным. Неужели сиделка распорядилась доставить эти ящики виски и потягивала его, сидя одна в кухне?

— Давно ли вы работаете у мисс Уопшот? — спросил Каверли.

— А я у нее не работаю, — сказала сиделка. — Просто пришла сюда сегодня, чтобы все имело более благопристойный вид. Она боялась, что вы будете огорчены, застав ее одну, и попросила меня прийти, чтобы у вас не создавалось тягостного впечатления.

— Так она теперь все время одна?

— Она одна, когда хочет этого. О, очень многие охотно пришли бы приготовить ей чашку чая, но она никого не пускает. Она хочет быть одна. Она больше ничего не ест. Только пьет.

Каверли пристально взглянул на сиделку, чтобы убедиться, не пьяна ли она, как утверждала Гонора, и не пытается ли приписать старой женщине свои пороки.

— Доктор знает об этом? — спросил Каверли.

— Доктор? Она его на порог не пустит! Она убивает себя — вот что она делает. Пытается убить себя. Знает, что доктор хочет сделать ей операцию. Она боится ножа.

Сиделка говорила совершенно безжалостно, как бы от имени ножа, словно она была жрицей ножа, а Гонора — отступницей. Так вот как обстояло дело; и чем мог он, Каверли, помочь? Ему не следовало слишком долго оставаться на кухне. Если он задержится еще, Гонора может что-нибудь заподозрить. И немыслимо было вернуться к тетке и обвинить ее в том, что она свалила на сиделку вину за пустые бутылки из-под виски. Она будет все категорически отрицать и, что еще важнее, будет глубоко уязвлена тем, что он грубо нарушил правила той причудливой игры, на которой основывались их отношения.

Каверли пошел назад через кладовку и столовую, своим запущенным видом напоминавшую о смерти как обыденном явлении, с которым Гонора смело сражалась. Он вспомнил, как когда-то в Каскадных горах возвращался с берега, неся за спиной мешок, набитый черными моллюсками. На что был похож шум моря? На львиное рычанье главным образом, на голос судьбы, на последнюю сдачу карт с крупными козырями, огромными, как могильные камни. Бум, бум, бум, говорит оно. И какой смысл имели все его благочестивые раздумья по поводу всяческих метаморфоз? Он думал, что видел на берегу превращение одной формы жизни в другую. Водоросль умирает, высыхает, летит, как ласточка, по ветру, а этот сердитый турист подобрал выброшенный морем кусок дерева, чтобы сделать подставку для лампы. Линия вчерашнего ночного прилива отмечена малахитом и аметистом, берег испещрен такими же полосами, как и небо; кажется, стоишь у какого-то пульта управления переменами, здесь проходит граница, здесь, когда волна обрушивается, проходит линия между одной жизнью и другой, но удержит ли его все это от жалкого визга о пощаде, когда пробьет его час?

— Спасибо, дорогой. — Гонора с жадностью выпила виски и бросила на Каверли пристальный взгляд. — Она _пьяная_?

— По-моему, нет, — сказал Каверли.

— Она скрывает это. Я хочу, чтобы ты пообещал мне три вещи, Каверли.

— Хорошо.

— Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что не отправишь меня в больницу, если я потеряю сознание. Я хочу умереть в этом доме.

— Обещаю.

— Я хочу, чтобы ты обещал не плакать обо мне, когда я умру. Моя жизнь кончена, и я это знаю. Я сделала все, что должна была сделать, и еще многое, чего не должна была. Конечно, все будет конфисковано, но до января мистер Джонсон не станет ничего предпринимать. Я пригласила несколько хороших людей на рождественский обед и хочу, чтобы ты был здесь и оказал им гостеприимство. Мэгги приготовит обед. Обещай.

— Обещаю.

— А затем я хочу, чтобы ты обещал мне, обещал мне… О, я хотела еще что-то, — сказала она, — но никак не могу вспомнить, что именно. Теперь я, пожалуй, ненадолго прилягу.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Да. Помоги мне перебраться на диван и почитай вслух. Я теперь люблю, когда мне читают. Помнишь, как часто я тебе читала, когда ты болел? Я обычно читала тебе «Давида Копперфилда», и мы оба плакали, так что я даже продолжать не могла. Помнишь, как мы плакали, Каверли?