Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

Вечером у автомата с бегущими лошадками я познакомился с миссис Уинуор и ее пожилым супругом. Супруга скоро свалила морская болезнь, а мы с миссис Уинуор предались усладам незаконной любви. Тайные записочки, звонки по телефону от чужого имени, наигранное безразличие и то, что начиналось, стоило нам очутиться за закрытой дверью моей каюты, — по сравнению со всем этим моя кража бриллиантового кольца казалась детской затеей. После Гибралтара мистер Уинуор пришел в себя, но мы восприняли это лишь как вызов и продолжали свои игры у него под носом. Расстались мы в Генуе; там я купил подержанный «фиат» и двинулся вниз по побережью.

В Монтральдо я прибыл через несколько дней к вечеру. Остановился я там лишь потому, что устал вести машину. Полукруглая бухта лежала зажатая между высокими скалами; вдоль пляжа тянулись кафе и кабины для переодевания. В поселке было две гостиницы — «Гранд-отель» и «Националь», — но мне что-то ни одна из них не пришлась по вкусу, и официант в кафе посоветовал мне снять комнату в вилле на скале. Добраться туда, сказал он, можно либо по крутой извилистой дороге, либо по каменной лестнице, состоявшей, как я позже выяснил, из ста двадцати семи ступенек, которые вели из сада позади виллы вниз, в поселок. Я сел в машину и поехал по извилистой дороге. Скалы заросли розмарином, и на розмарине сушилось под солнцем белье всего поселка. У входа в виллу плакатик на пяти языках оповещал, что тут сдаются комнаты. Я позвонил, и кряжистая, воинственного вида служанка открыла дверь. Звали ее, как я узнал, Ассунта. И все время, пока я жил там, вид у нее был воинственный. К примеру, даже направляясь по церковному проходу к причастию, она шла с таким выражением лица, точно вот сейчас ударом кулака собьет с ног священника и сделает из служки лепешку. Итак, она объявила, что может предоставить мне комнату, если я уплачу за неделю вперед, и мне пришлось тут же раскошелиться, иначе она не пустила бы меня на порог.

Дом был в самом плачевном состоянии, но побеленная комната, в которую Ассунта меня провела, находилась в маленькой башенке, и сквозь разбитое окно открывалась панорама моря. Единственной роскошью здесь была газовая плитка с одной конфоркой. Ни уборной, ни водопровода не было — мыться приходилось водой, которую доставали из колодца в дырявой банке из-под мармелада. Я был здесь явно единственным постояльцем. В первые же минуты моего пребывания на вилле, пока Ассунта расхваливала целительность морского воздуха, я услышал во дворе ворчливый, аристократический голос, звавший нас. Я сошел по лестнице впереди служанки и представился пожилой даме, стоявшей у колодца. Она была маленькая, худенькая, очень живая и изъяснялась на таком высокопарном языке римских аристократов, что я невольно подумал, уж не пытается ли она заморочить мне голову своей высокой культурой и положением в обществе, чтобы я не обратил внимания на то, что платье на ней — рваное и грязное.

— Я смотрю, у вас золотые часы, — сказала она. — У меня такие же золотые. Вот видите, у нас уже есть кое-что общее.

Служанка повернулась к ней и сказала:

— Чего несете, чертова дура!

— Но ведь это же правда. И у джентльмена и у меня — золотые часы, возразила старушка. — На этой почве между нами может возникнуть симпатия.

— Ух, до чего надоела, — сказала служанка. — Гореть вам — не сгореть.

— Спасибо тебе, спасибо, свет очей моих, сокровище мое, — произнесла старушка и направилась к двери в дом.

А служанка, уперев руки в бока, заорала ей вслед:

— Ведьма! Жаба! Свинья!

— Спасибо тебе, спасибо, премного тебе благодарна, — сказала старушка и вошла в дверь.

Вечером в кафе я решил расспросить про синьорину и ее служанку, и официант оказался весьма осведомлен. Синьорина, сказал он, происходит из благородной римской семьи, откуда она была изгнана из-за романа с человеком не ее круга. Она уже пятьдесят лет живет затворницей в Монтральдо. Ассунту привезли сюда из Рима, чтобы она обслуживала синьорину — была ей donna di servizio. Но теперь все ее услуги сводятся к тому, что она ходит в поселок и приносит пожилой даме немного хлеба и вина. Ассунта обобрала ее до нитки — вытащила из ее комнаты даже кровать — и держит старушку на вилле как пленницу. Оба заведения в поселке — и «Гранд-отель» и «Националь» — были вполне комфортабельные и удобные. Почему же я не переехал туда, а продолжал оставаться в этой развалюхе?

Я остался из-за вида, а также потому, что старая дама и чокнутая служанка возбудили мое любопытство. Ссориться они начинали с самого утра. Ассунта грубила и поносила хозяйку. Синьорина отвечала ей с изысканным сарказмом. Впечатление это производило удручающее. Мне захотелось выяснить, в самом ли деле старушку держат как пленницу, и, увидев ее около полудня одну во дворе, я спросил, не хочет ли она проехаться со мной в Тамбуру, ближайший поселок на побережье. Она ответила на своем изысканном римском диалекте, что была бы в восторге разделить мое общество. Ей хочется починить часы — те самые, золотые. Часы эти очень ценные и красивые, и она может доверить их только одному человеку. А он живет в Тамбуре. Пока мы говорили, подошла Ассунта.

— Зачем это вам понадобилось ехать в Тамбуру? — спросила она старушку.

— Я хочу починить мои золотые часы, — ответила та.

— Никаких золотых часов у вас нет, — заявила Ассунта.

— А ведь это правда, — сказала старушка. — У меня больше нет золотых часов, хотя были. У меня были золотые часы и золотой карандашик.

— Так зачем же ехать в Тамбуру: раз у вас нет часов, значит, нечего и чинить, — сказала Ассунта.

— Ты права, свет моих очей, мое сокровище, — сказала старушка и вошла в дом.

Большую часть времени я проводил на пляже и в кафе. Фортуна курорта, видимо, закатывалась. Официанты жаловались, что дела идут плохо, но, впрочем, они всегда жалуются. От моря пахло снастями и какой-то тухлятиной. Я то и дело с тоской вспоминал великолепные дикие пляжи моей родины. Правда, Гей-Хэд, насколько мне известно, опускается в море. Монтральдо же опускалось, так сказать, духовно: волны моря словно подтачивали поселок, высасывая из него жизненные силы. Море лежало белесое, свет был яркий, но не сверкающий. От Монтральдо исходило ощущение застоя, уединения, опустошенности, а я такую атмосферу терпеть не могу, ибо разве не должен дух человеческий обостренно сверкать, как бриллиант? Волны шептали что-то по-французски и по-итальянски — время от времени звучало словцо на диалекте, — но как-то вяло, бессильно.

Однажды днем на пляже появилась на редкость красивая женщина с мальчиком, я сказал бы, лет восьми и с итальянкой, одетой во все черное, явно прислугой. Они несли сумки для бутербродов с маркой «Гранд-отеля», и я подумал, что мальчик, видимо, живет преимущественно в гостиницах. На него жалко было смотреть. Служанка достала из сетки игрушки. Все они были не для его возраста. Ведерко для песка, лопаточка, несколько формочек, надувной мяч и пара старомодных водяных крыльев. Я подумал, что мамаша, растянувшаяся на одеяле с американским романом в руках, видимо, в разводе с мужем и что скоро она будет сидеть со мной в кафе и потягивать коктейли. Поставив перед собой такую цель, я поднялся и предложил мальчику поиграть в мяч. Он пришел в восторг оттого, что у него появился компаньон, но он не умел ни бросать мяч, ни ловить. И тогда, прикинув, что бы могло ему понравиться, я спросил, поглядывая на мамашу, не хочет ли он, чтобы я построил ему замок из песка. Он сказал, что да, хочет. Я соорудил водяной ров, затем крепостную стену с замысловатой лесенкой, затем сухой ров, затем зубчатую стену с бойницами для пушек и несколько круглых башенок с парапетами. Я трудился с таким упорством, точно и вправду возводил неприступную крепость, и, когда дело было сделано, на каждой башне водрузил флаг из конфетной обертки. По наивности я счел, что создал нечто прекрасное, так считал и мальчик. Но когда я обратил внимание мамаши на мое творение, она сказала лишь: «Andiamo» [84] пошли (итал.). . Служанка подобрала игрушки, и они ушли, оставив меня, взрослого мужчину, в чужой стране, у замысловатого замка из песка.