Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

— Меня это не интересует, — сказал Мозес.

— Вы хотите сказать, что у вас нет желания заработать? О, Мелиса будет очень разочарована.

— Но вы не говорили об этом с Мелисой?

— В сущности, нет, но я знаю, что она будет очень разочарована.

— У меня нет пятнадцати тысяч долларов, — сказал Мозес.

— Вы хотите сказать, что у вас нет пятнадцати тысяч долларов?

— Совершенно верно.

— О, — сказал Беджер. — А как насчет генерала? Вы не знаете, что он стоит?

— Не знаю.

Мозес вернулся с Беджером в зал и увидел, как тот угостил старика сигарой и покатил его кресло на террасу. Когда Мозес рассказал о своем разговоре Мелисе, ее сентиментальное отношение к Беджеру от этого не изменилось.

— Конечно, он не занимается производством игрушек, — сказала она. — По правде говоря, он никогда ничем не занимался. Он лишь пытается как-нибудь выбиться в люди, и мне его так жаль.

Намерение Джустины расстаться со своими художественными сокровищами, потому что она не знала ни одного достойного доверия человека, привело к тому, что следующий день оказался одновременно грустным и волнующим. Мистер Дьюитт, хранитель музея, должен был явиться в час, и случилось так, что впустил его в ротонду Мозес. Это был худощавый человек, носивший коричневую мягкую шляпу на несколько номеров меньше нужного размера, которая делала его похожим на Простака Мак-Натта. «Не захватил ли мистер Дьюитт по ошибке чужую шляпу на какой-нибудь вечеринке с коктейлями?» подумал Мозес. Лицо у него было узкое, изрезанное глубокими морщинами, он слегка наклонял голову, словно страдал близорукостью, под глазами были мешки, а нос отличался необыкновенной длиной и треугольной формой. Эта тонкая костлявая часть лица казалась изящной, порочной и похотливой посланным в наказание дьявольским даром — и усиливала общее впечатление изящества и похотливости. Ему было, вероятно, лет пятьдесят — мешки под глазами вряд ли могли образоваться за более короткий срок, — но он держался с достоинством и заговорил, слегка заикаясь, словно на язык ему попал волосок.

— Только не свинину, ни свинину! — воскликнул он, принюхиваясь к затхлому воздуху ротонды. — Я изнемогаю от жары!

Когда Мозес заверил, что им подадут цыплят, мистер Дьюитт надел очки в роговой оправе и, окинув взглядом ротонду, обратил внимание на большую панель слева от лестницы.

— Какая очаровательная подделка! — воскликнул он. — Конечно, я считаю, что самые очаровательные подделки бывают у мексиканцев, но эта панель восхитительна. Она сделана в Цюрихе. В начале девятнадцатого столетия там существовала фабрика, выпускавшая их вагонами. Любопытно, до чего обильно они употребляли кармин. Подлинным панелям далеко до такого совершенства.

Тут какой-то запах, проникший в ротонду, вернул его мысли к ленчу.

— Вы уверены, что это не свинина? — снова спросил он. — Животик у меня полный инвалид.

Мозес еще раз успокоил его, и они пошли по длинному залу туда, где их ожидала Джустина. Она была победоносно изящна, и в ее голосе звучали все те глубокие ноты удовлетворенного социального честолюбия, благодаря которым он, казалось, возносился к вершинам холмов и опускался в тень долин.

Мистер Дьюитт всплеснул руками, когда увидел картины в зале, но Мозес удивился, почему улыбка у него была такой мимолетной. С бокалом коктейля в руке он подошел к большому полотну Тициана.

— Изумительно, изумительно, совершенно изумительно, — сказал мистер Дьюитт.

— Мы нашли этого Тициана в разрушенном дворце в Венеции, — пояснила Джустина. — Какой-то джентльмен в отеле — англичанин, если память мне не изменяет, — знал о нем и провел нас туда. Это было совсем как в детективном рассказе. Картина принадлежала очень старой графине и находилась во владении ее семьи на протяжении многих поколений. Сколько мы заплатили, я точно не помню… Пики, не достанете ли вы каталог?

Д'Альба достал каталог и полистал его.

— Шестьдесят пять тысяч, — сказал он.

— В другой лачуге мы нашли Гоццоли. Это была любимая картина мистера Скаддона. Мы нашли ее с помощью другого незнакомца. Мы встретились с ним как будто в поезде. Картина, когда мы впервые увидели ее, была такая грязная, покрытая паутиной и висела в такой темной комнате, что мистер Скаддон решил не покупать ее, но потом мы поняли, что нельзя быть слишком разборчивыми, и утром передумали.

Хранитель музея сел, передал свой бокал д'Альбе, который вновь наполнил его, а затем повернулся к Джустине, в это время делившейся своими воспоминаниями о грязном дворце, где она нашла Сано ди Пьетро.

— Это все копии и подделки, миссис Скаддон.

— Не может быть.

— Это копии и подделки.

— Вы говорите так только потому, что хотите, чтобы я подарила мои картины вашему музею, — сказала Джустина. — Ведь так, не правда ли? Вы хотите получить мои картины даром.

— Они ничего не стоят.

— У баронессы Гракки мы встречались с одним хранителем музея, — сказала Джустина. — Он видел наши картины в Неаполе, где их упаковывали для погрузки на пароход. Он заявил, что готов поручиться за их подлинность.

— Они ничего не стоят.

В дверях появилась горничная и позвонила в колокол к ленчу. Джустина встала, неожиданно вновь овладев собой.

— За ленчем нас будет пять человек, Лена, — сказала она горничной. Мистер Дьюитт не останется. И позвоните в гараж и скажите Джакомо, что мистер Дьюитт пойдет к поезду пешком.

Она взяла д'Альбу под руку и пошла через зал.

— Миссис Скаддон, — крикнул ей вслед хранитель музея, — миссис Скаддон!

— Вам ничего не удастся сделать, — сказал Мозес.

— Как далеко до станции?

— Немного больше мили.

— У вас нет машины?

— Нет.

— А такси здесь бывают?

— В воскресенье нет.

Хранитель музея посмотрел в окно. Шел дождь.

— О, это возмутительно! Это самая возмутительная история, с какой мне приходилось сталкиваться. Я приехал только из одолжения. У меня язва, и я должен регулярно питаться, а теперь я вернусь в город не раньше четырех часов. Вы не можете достать мне стакан молока?

— Боюсь, что нет, — сказал Мозес.

— Что за чепуха, что за чепуха, и как она могла, прости господи, подумать, что эти картины подлинные? Как она могла дать себя одурачить? Он встал, махнул рукой и пошел по залу к ротонде, где надел свою маленькую шляпу, делавшую его похожим на Простака Мак-Натта. — Это может стоить мне жизни, — сказал он. — Я должен есть регулярно и избегать волнений и физических усилий…

И он ушел в дождь.

Когда Мозес присоединился к обществу, сидевшему за ленчем, никто не разговаривал, и молчание было таким тягостным, что даже его несокрушимый аппетит обнаружил некоторые признаки ухудшения. Вдруг д'Альба уронил ложку и плачущим голосом сказал: