Кармело Сардо - Сорняк

“Неужели у вас хватит совести утверждать, что вы недовольны расправой над Неторе? Разве то, что совершил я, не мог совершить любой из вас? Разве раньше вы сами не нарушали соглашения? Вам отлично известно, что мне чудом удалось избежать четырех покушений, хотя вы заверяли меня в своей надежной поддержке и пеклись о моей судьбе. Да как можете вы, сидя в тюрьме, давать наставления и гарантировать мою безопасность! Сидите спокойно до окончания срока и не доставайте меня!” – обращался я мысленно к тем, кто думал, что способен управлять моей жизнью из-за решетки.

Тогда я был вне себя, озлобленный и раздраженный. Я, точно полоумный, набрасывался на товарищей за малейшее неповиновение: нервы сдали совсем. И родные смели гнобить меня за нарушение соглашений. Я не мог в это поверить!

С Неторе и Джуфой, а также некоторыми другими нашими заклятыми врагами покончено. И меня еще в чем-то обвиняли. Старшее поколение не хотело понять, что мафия давно уже приняла решение истребить всю нашу семью. Отказывалось смотреть правде в глаза.

Я заявил клану Резина, что теперь можно говорить о настоящем перемирии.

Я доверял этому клану. Они тоже потеряли родных и устали жить в постоянном страхе. Но я не сомневался, что, если Резина получат приказ убить меня, они сделают это даже против своей воли. Несмотря на перемирие. Они никогда не пошли бы против мафии.

– “Коза Ностра”, – пытался я объяснить ребятам, которые рвались отдыхать на море и развлекаться с девушками, – это не наша банда, где каждый волен делать все, что захочет. В “Коза Ностре” все связаны по рукам и ногам, никакой свободы. Если ты член мафии и не подчиняешься ее приказам, она убьет тебя без всяких предупреждений.

Но они не понимали меня.

Долгие годы в тюрьме я изучал феномен мафии. Сначала у меня были кое-какие представления, почерпнутые из хороших фильмов вроде “Крестного отца”, но не более того. Сейчас я могу утверждать, что собрал много интересных источников. Я даже могу по памяти процитировать фрагменты исследований таких ученых, как профессор университета Палермо Джероламо Ло Версо. В его работах я нашел то, что пытался когда-то объяснить своим товарищам.

Профессор Ло Версо пишет о мафии: “Это замкнутый мир кланов, где царят патриархальность и тоталитаризм и который как зеницу ока оберегает архаичные традиции от новых веяний. Этот архаичный мир основан на примитивных, племенных связях между членами сообщества и не признает семьи в современном смысле слова: единственной настоящей семьей является мафиозный клан. Его главарям следует подчиняться безоговорочно и беспрекословно, а иногда нужно идти против тех, с кем ты связан кровным родством: в мире мафиози оправдывается даже убийство кровного родственника, если приказ исходит от главарей мафиозных кланов”.

Ло Версо отмечает, что в мафии “понятия “я” и “мы” совпадают. Личности нет, она стерта, ее подмяла под себя группа, как это происходит в любой тоталитарной системе. Мафиози – машины, предназначенные только для выполнения функций, им не присуща рефлексия, интроспективное мышление, способность к диалогу – ни с собой, ни с другими”.

Приобщение к насилию и законам мафии происходит внутри семей, причастных к организации, и воспитание члена группы основывается на механизмах подчинения, скрытой угрозы, коварном подавлении воли.

Затем я зачитывался откровениями первого раскаявшегося мафиози Томмазо Бушетты. Одно из его заявлений особенно поразило меня. Оно касалось вымогательства: “Когда я приду к вам с целью вытрясти какое-либо обещание, вы должны чувствовать давление с моей стороны, но не явно. Я никогда не стану угрожать напрямую, но приду с улыбкой, за которой скрывается угроза. Я никогда не скажу в открытую, чем именно чревато неисполнение моей воли. Если вы поняли мой намек, тем лучше для вас, в противном случае пеняйте на себя”.

Близился очередной майский вечер. Я устроился на террасе недавно снятой виллы, расположенной неподалеку от Казамарины. Я любовался игрой солнца, наблюдая, как оно гаснет в алом блеске за белой грядой, которая тянется вдоль моря в той части Сицилии.

Внезапно это блаженство закончилось: ворвался мой друг, он орал, как одержимый: “В Палермо началась война!” Он кричал бессвязные фразы. Я дал ему стакан холодной воды, и только тогда, успокоившись, он внятно рассказал, что его знакомый, возвращаясь на машине из университета Палермо, где училась его девушка, стал свидетелем ужасного взрыва. И чудом остался жив.

Из его слов я так и не понял, что случилось. Я включил телевизор: в выпуске новостей сообщали, что взорвана большая часть автострады в результате попытки убить известного борца против мафии – магистрата Фальконе [20]. Смерть Фальконе пока не была подтверждена, но все сопровождавшие его люди погибли. Картина, представшая моим глазам с телеэкрана, была ужасающей. Наверняка погибли все, кто проезжал по тому участку дороги. Вечером поступила новость, что Фальконе, бесстрашный борец против преступности, не спасся. Вместе с ним были убиты его жена и телохранитель.

Несколькими месяцами ранее мафия убила влиятельного сицилийского политика. Происходили страшные вещи. Я вспомнил слова старого босса Рино: “Мафия не ладит с некоторыми политическими лидерами”.

Я начал догадываться, почему мафия “сдалась” нам. Мой друг с растущим волнением смотрел на меня.

– Думаешь, люди, способные провернуть такую операцию, боятся нас? – спросил я его.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда они решат свои проблемы с политиками, то возьмутся за нас!

Среди нас стал распространяться страх. Нам не удалось нанести поражение мафии. Дракон проснулся. Причем мафия работала на высшем уровне, действуя четко и безошибочно. Последующие события подтвердили мои предположения.

Через два месяца взлетел на воздух еще один магистрат с сопровождавшими его людьми, на этот раз прямо посреди Палермо [21]. Мафия действовала против государства, это было ясно каждому.

Обычно государство и мафия всегда приходили к соглашению. Что же произошло на этот раз, спрашивали себя все, – что-то непоправимое?

Развязалась война государства и мафии, и меня пугал тот факт, что ни одна из сторон не была мне союзной. При любом исходе я оказывался в опасном положении. Друзья и родня сообщили мне, что силы правопорядка стали меня разыскивать. Не проходило и дня без того, чтобы карабинеры и полицейские не наведывались ко мне домой, расспрашивая мать и сестер. Они искали меня, как оголтелые: значит, обо всем догадываются, подумал я.

У меня не было надежных друзей. Я не мог сбежать в Германию или обратиться за помощью к союзникам, у них и своих проблем хватало. В каждой семье имелся скрывающийся от следствия родственник, которого необходимо было защищать. Не говоря уже о том, что я сам не доверял никому из союзников.