Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

Он задумывается о чем-то и добавляет:

— Возможно, это было бы неприятно и действительно рассыпающемуся старику. Поэтому я выбрал Наружность.

— За этот выбор я тебя бесконечно уважал, — говорю я.

Мое замечание вызывает у него удивленную улыбку.

— Правда? Это немного грустно, потому что теперь тебе придется перестать меня уважать. Я ведь вернулся.

— Ты в этом уверен? — спрашиваю я.

Он отводит взгляд.

— Не уверен. Нет ощущения, что я действительно в Доме. В снах все было иначе.

— Здесь все изменилось, — предупреждаю я.

— Знаю, — говорит он.

Я не спрашиваю, о чем еще он знает или догадывается. Например, что стало с прошлым выпуском. Сейчас ему должно быть двадцать пять. По наружным меркам это немного. Да, выглядит он старше. Но таким же он уехал из Дома. Значит, он Прыгун. Вернее, был им. Так что это не просто визит для успокоения нервов. Сейчас он попросит меня об одолжении, и я не смогу ему отказать, потому что то, о чем он попросит, будет не настолько невыполнимо, как то, о чем просил Стервятник.

— Я хочу переночевать в Доме, — медленно, почти по слогам, произносит Седой. Его бледная кожа вспыхивает. Не только щеки, все лицо сразу. Так же краснеет Рыжая. Он поднимает руку, не давая мне возразить.

— Знаю, что из этого вряд ли что-то получится. Нельзя уйти и вернуться, нельзя войти в одну реку дважды и так далее — все это о таких, как я, верно? Но можно хотя бы попробовать.

— Ты — Прыгун, — говорю я. — Ты Прыгун, и хочешь уйти. А потом, заканчиваю уже про себя, если у тебя хоть что-то получится, тебя найдут. Где-нибудь в укромном месте, куда я тебя спрячу. Пускающим слюни и гадящим под себя. Может, даже по запаху. Хорошо бы мне этого не увидеть, потому что глядеть на то, что останется от тебя, будет тяжело. И я до конца жизни буду знать, что помог тебе в этом. Как будто мне мало остальных…

Я почти готов отказать ему. Это трудно, но не невозможно. Зачем мне еще один камень на шее, лишняя боль? С другой стороны, он старше нас, он жил в Наружности, у него было достаточно времени все обдумать. Если, конечно, «зов» не лишил его воли полностью.

Седой молчит. У него изможденный вид, который я когда-то считал признаком старости, но он слишком молод, чтобы оставаться для меня Седым.

«Ты был бы Птицей, — думаю я. — Родись ты шестью годами позже, ты несомненно был бы Птицей. Так я и должен думать о тебе. Просто, как об одном из Птиц».

— Как поживают рыбки? — спрашиваю я. И тут же понимаю, что светской беседы не получится. Я понятия не имею, сколько живут аквариумные рыбки.

— Муж сестры уронил аквариум с подоконника, — отвечает Седой. — Так что никак.

— Случайно? — уточняю я.

— Кто знает.

Догадываюсь, что он не говорит всей правды, но я и не хочу ее слышать. Сам не знаю, зачем мне вдруг понадобилось нарушать запрет на разговоры о Наружности. Наверное, чтобы понять… соображает ли он, что делает.

Седой глядит на меня внимательно.

— Мне не о ком жалеть, — говорит он, угадав, о чем я думаю. — И обо мне никто не пожалеет.

Этого достаточно. Этого более чем достаточно. Это даже больше, чем я могу вынести.

Майка с голубкой, короткая стрижка… все слишком наружное. Но на запястье у него широкий браслет из бисера. Стилизованные квадратики греческих волн. Белые на темно-зеленом. Но пол-Дома пыталось в свое время выклянчить у него этот браслет. Теперь я знаю, почему. Это сильный амулет. Он превращает Седого в своего, именно сейчас, когда ему это так необходимо.

— Мне нужна всего одна ночь, — говорит он. — Я никого не хочу видеть, кроме тебя, я никому не помешаю, и меня не найдут.

Черта с два тебя не найдут, хочу возразить я, но молчу. Ему-то уже будет все равно. Если, конечно, у него вообще что-то получится.

— Ладно. — Я выкарабкиваюсь из кресла. — Подожди меня здесь. Полежи пока.

Выглядываю за дверь. Так и есть, Ящик отсутствует. Ни один уважающий себя Ящик не проторчит в коридоре положенные сорок минут. Тем более в обеденное время. Они приходят к концу визита, обычно с опозданием, чтобы запереть наружную дверь.

В коридоре пусто. Все на обеде. Возможно, кто-то из Логов остался в палатках, но даже если и так, этот кто-то, скорее всего, спит. Вполне можно проскочить незаметно.

Я оборачиваюсь к Седому.

— Не высовывайся пока. Наш новый директор больше всего на свете боится бывших старшеклассников. То есть тебя. Он никого из вас в глаза не видел, зато много чего слышал. Сразу решит, что ты приехал его прирезать.

Седой глядит на меня из-под ладони, прикрывая глаза от света.

— Вот как? — удивляется он. — Но если он узнает, что ты меня здесь спрятал…

— Его тут же хватит инфаркт.

Я выхожу, спиной прикрыв за собой дверь. И поднимаюсь на второй этаж, разведать обстановку, немного мучаясь мыслью о том, что даже если Седой ничего не знал о судьбе своих, то после моих слов наверняка о многом догадался.

Звонок к обеду уже прозвенел, и на втором тоже пусто, но Лэри с Шакалом ждут меня возле столовой, умирая от любопытства. Я обещаю рассказать все, как только смогу, и иду в спальню. У меня мало времени. Мне нужен пустой класс, куда бы не захаживали любители пообжиматься, но в каждой комнате я нахожу их следы. Несмотря на военные действия, а может, вопреки им. Так или иначе, ни одно помещение на этаже нельзя счесть достаточно уединенным. Придется прятать Седого на первом. Где навалом любопытных Логов, где я не смогу его навещать, где слишком пыльно там, где не слишком людно. Но не тащить же его на чердак или в подвалы, где обитает беглый Соломон. Может, в библиотеке? Но там негде прилечь.

И я опять спускаюсь.

На середине лестницы меня посещает щемящее ощущение, что все это я проделываю зря. Я что-то упустил или не успел, что-то сделал не так. И я не очень удивляюсь, не найдя на диване Седого. В приемной пусто. Коляски тоже нет.

Проверяю входную дверь. Она открыта, так что, во всяком случае, это не Ящик его прогнал. Ящики никогда не забывают ее запереть. Улица за дверью тоже пуста. Мог Седой успеть перебраться в коляску, выехать на улицу и поймать такси? Теоретически в этом нет ничего невозможного. Правда, он казался слишком усталым, чтобы пуститься в обратное путешествие, но мало ли что могло произойти. Он мог выехать в коридор. Мог понять, что вернулся вовсе не в тот Дом, который когда-то оставил. Мог передумать и сбежать. Я не спросил, знает ли он о том, что стало с прошлым выпуском. Я о многом не успел его спросить. И теперь уже не спрошу. Но действительно ли он покинул Дом? Или остался где-нибудь на первом, чтобы избавить меня от ответственности? Это было бы в его духе.

Я заглядываю в кинозал и в актовый зал. В библиотеку и в прачечную. А потом решаю прекратить поиски. Если он исчез, чтобы мне было спокойнее, правильнее будет не искать. Так действительно лучше — не знать.