Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

Я эгоистичный буржуа. Я не скрываю этого. Поэтому ничто не может задеть меня за живое по-настоящему. Ни хорошее, ни плохое. У меня также нет большого желания обманывать моих близких. Если где-то я обмолвился, что страдаю, когда не могу писать, — это ложь. Я прилгнул, чтобы украсить свою личность хоть чем-то, что могло придать ей интерес.

Какое-то время моя суетность мешала мне. Не стану отрицать. Однако я удовлетворил самолюбие, убедившись, что прочие люди, даже те, кто добился успеха, обладают значительно большей умственной неполноценностью, чем я.

Я совершал добрые и злые поступки, чтобы развлечься на пять минут. Мои чувства проявляются так слабо, что я не могу ни ненавидеть, ни любить кого-нибудь сколько-то длительное время. Затем во мне просыпается чувство насмешливой, шутливой снисходительности.

Я хочу полностью вывернуться наизнанку.

Я Счастлив от того, что я таков: бездарный, расчетливый, черствый, любезный. Я испытываю чувство гордости, когда думаю, что в моей личности может сконцентрироваться бесконечность, и ни одна из ее частиц не оставит следа.

Иногда в порыве ярости мои зрачки мутнеют, потом я пожимаю плечами. Ненависть сменяется неприязнью, неприязнь — безразличием.

Таким же образом прежнее безразличие, когда я не хотел ни во что вникать, я сменил на иное, чуточку более остроумное, ироничное и политичное — я превозношу все. Хорошее и плохое.

Меня не оставляют в покое злопыхатели, стремящиеся насладиться зрелищем моей несостоятельности и узнать, насколько я удручен. Чтобы выведать это, они презрительно отзываются о тех, кто трудится в поте лица. Но я привожу их в замешательство, когда говорю:

— Как! Имярек кажется тебе плохим писателем? Ты ошибаешься, дорогой. Он из первоклассных, и по-настоящему…

Бьюсь об заклад, вряд ли кто лучше меня сумел использовать несбывшиеся желания, тайные поползновения, слепоту и глухоту своих близких.

Я с удовлетворением наблюдаю сейчас, как те, кто рассчитывал увидеть меня огорченным, уходят в смущении, не зная, как меня понимать.

Так проходят годы. Из моей бездарности вытекает философская концепция: неумолимая, ясная, уничтожающая:

— Для чего терять силы в бесплодной борьбе, если в конце пути нас ожидает как последняя награда глубокая могила и бесконечность небытия?

И я знаю, что я прав.

ак-то раз Эухенио Карл вышел из дому в воскресенье после обеда и подумал: «Наверняка сегодня со мной произойдет нечто необычайное». Такое предчувствие возникало у Эухенио всякий раз, как сердце у него начинало учащенно биться, и биение это он приписывал телепатическому воздействию чьей-то мысли на его органы чувств. И нередко под влиянием смутного мучительного предчувствия он принимал меры предосторожности, а бывало и вел себя не совсем обычным образом.

Поведение его в таких случаях зависело от его душевного состояния. Если он бывал весел, то допускал, что предзнаменование это благоприятно по своей сути. Напротив того, если настроение у него было мрачное, он старался даже не выходить на улицу, боясь, как бы ему на голову не свалился карниз небоскреба или оборвавшийся провод.

Но вообще-то ему нравилось отдаваться предчувствию, этому неясному ожиданию необыкновенного события, которое живет в людях замкнутых и угрюмых.

Уже более получаса бродил Эухенио бесцельно по улицам, как вдруг заметил невдалеке женщину в черном пальто. Непринужденно улыбаясь, она шла к нему. Эухенио, нахмурившись, внимательно пригляделся, но не узнал ее и тут же подумал: «Как хорошо, что женщины держатся все свободнее».

Вдруг она воскликнула:

— Как поживаете, Эухенио?

Карл мгновенно избавился от окутавшего его память тумана:

— О! Кого я вижу! Как поживаете, сеньора? А Хуан?..

Леонильда поглядела на Эухенио с едва уловимой, двусмысленной улыбкой:

— Ушел куда-то, как обычно. Вот оставил меня одну. Не хотите ли зайти попить со мной чаю?

Леонильда говорила тихо, нерешительно, с мягкой, едва заметной улыбкой, игриво и устало склонив голову к плечу и глядя на мужчину, чуть прикрыв веки, словно прямо в глаза ей били яркие солнечные лучи. А в глубине ее глаз, как капли воды, дрожали холодные льдинки, и Карл подумал: «Кажется, ей было бы интересно оказаться в постели с чужим мужчиной…» Не успел он до конца это домыслить, как пульс у него участился и с семидесяти пяти подскочил до ста десяти. Ему показалось, что он только что пробежал дистанцию двести метров, — так он разволновался, стоя возле двери в неведомое, которую тихонечко приоткрывала ему Леонильда. Но тут как молния пронеслось в голове: «Одна! Выпить с ней чаю! Она, очевидно, не понимает, что женщина, оставшись дома одна, не должна принимать друзей своего мужа». И он пробормотал:

— Да нет… Большое спасибо. Если бы Хуан был дома…

Конечно, это его голос прозвучал жалобно, как голос ребенка, которому дают монетку, а он отказывается только потому, что приучен не брать подарков. И так он огорчился, что тут же подумал: «Что же я за идиот такой! Надо было согласиться. Хоть бы она повторила свое приглашение!» А вслух произнес:

— Подумать только, Леонильда, а я ведь вас не узнал.

Но думал он совсем о другом, и женщина, казалось, прекрасно понимала, какие разноречивые чувства будоражат сейчас мужчину, а Карл снова подумал: «Что же я за идиот! Почему не принял приглашение?» Но Эухенио, стремясь положить конец этому наваждению, продолжал свое:

— Я вас не узнал, а когда увидел, что вы мне улыбаетесь, подумал — кто бы это мог быть?

Пока он говорил, в голове у него звенело только одно: «Почему бы ей не повторить своего приглашения выпить чаю?»

Леонильда ласково смотрела ему в глаза. В ее улыбке сквозило едва заметное презрение: женщина, казалось, насквозь видит лицемерие мужчины, напрасно старающегося разыграть комедию о «добродетельном горожанине». Молчание превращалось для Эухенио в грохочущую бурю, среди шума которой он как бы с удивлением различал едва шелестящий призыв Леонильды: «Да решайтесь же. Я одна. Никто ничего не узнает».

Больше им не о чем было разговаривать. Но они по-прежнему не могли сойти с дорожки, проложенной их взаимным влечением и подспудными противоречивыми мыслями. Эухенио проговорил, еле ворочая одеревеневшим от напряжения языком:

— Так, значит, вашего мужа нету? Ушел… и оставил вас одну?

Она расхохоталась, потом, слегка склонив голову к левому плечу и продолжая смеяться, покрутила ремешки своей сумочки и, вызывающе глядя на него, ответила:

— Он оставил меня совсем одну. Одну-одинешеньку. Мне стало очень скучно, и я вышла прогуляться. Почему же вам не попить со мной чаю?