Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

— Не хочу.

— Конечно, не хочешь… Всем известно, что ты просто пшик.

— А если фараоны?

— Удрал бы. Ноги у тебя есть?

Отряхиваясь, как вылезший из воды пудель, вошел Энрике.

— Ну что?

— Дай, я попробую.

Я обернул конец лома носовым платком и вставил его в щель, решив, что лучше будет тянуть кверху.

Дверь заскрипела.

— Еще чуть-чуть, — прошептал Энрике.

Я потянул снова, и снова послышался угрожающий скрип.

— Дай мне.

Энрике рванул лом с такой силой, что вместо скрипа на этот раз раздался оглушительный треск.

Все мы замерли, оцепенев.

— Дикарь, — прошипел Лусьо.

В тишине стало слышно наше сдавленное дыхание. Лусьо инстинктивно погасил фонарик; от испуга и темноты мы застыли, боясь пошевелиться, настороженно вытянув перед собой дрожащие руки.

Глаза буравили темноту; слух улавливал любой, самый незначительный шорох. Все до предела обостренные чувства обратились в слух, мы стояли, окаменев, полуоткрыв губы, в напряженном ожидании.

— Что делать? — шепотом спросил Лусьо.

Страх отпустил.

Но внезапному наитию я предложил:

— Слушай, Лусьо, бери револьвер, спускайся и присмотри за входом. А мы поработаем.

— А кто уложит лампочки?

— Ага, теперь лампочки… Иди, не трусь.

Пропащий юнец подбросил револьвер, лихо, по-ковбойски поймал его на лету и исчез в темноте коридора.

Энрике осторожно открыл дверь библиотеки.

Воздух был пропитан запахом старой бумаги; вспугнутый лучом фонарика, пробежал по вощеному полу паук.

Высокие стеллажи, покрытые красным лаком, доходили до потолка; световой конус медленно двигался в темных проходах, высвечивая заставленные книгами полки.

Суровая красота величественных застекленных шкафов дополняла сумрачное впечатление; одна к другой стояли книги в кожаных, матерчатых и бумажных переплетах, то и дело вспыхивая витиеватым золотом тиснения.

Энрике подошел к стеллажу.

В отраженном свете его худое лицо приобрело чеканность барельефа; глаза глядели не мигая, и черные волосы мягкими волнами ниспадали на плечи.

Повернувшись ко мне, он улыбнулся:

— Знаешь, здесь есть хорошие книги.

— Да, ходовые.

— Интересно, сколько прошло?

— С полчаса.

Я присел на край стола, стоявшего неподалеку от двери, в центре комнаты. Энрике последовал моему примеру. Мы оба устали. Сумрачная тишина будоражила, располагала к долгим воспоминаниям.

— Скажи, что у вас случилось с Элеонорой?

— Не знаю. А ты помнишь? Она дарила мне цветы.

— Ну?

— Потом она мне писала письма. Странно. Когда любишь, всегда знаешь, о чем думает другой. Как-то вечером, в воскресенье, она шла по улице, а я… я шел ей навстречу. Мы поравнялись, и она… странно… даже не глядя, протянула мне письмо. Она была в платье цвета чайной розы, и — птицы пели…

— О чем вы говорили?

— Так, ни о чем… Она сказала, что будет ждать… понимаешь? Будет ждать, пока мы вырастем.

— Благоразумно.

— Она такая серьезная, Энрике! Ты бы знал. Я стоял у решетки, тогда, вечером. Она молчала… только смотрела иногда, так… я чуть не плакал… мы оба молчали… да и о чем говорить?

— Такова жизнь, — сказал Энрике. — Ладно, пошли посмотрим книги. А как тебе Лусьо? Иногда он меня просто бесит. Скользкий тип.

— Интересно, где ключи?

— В столе — где ж еще.

Перерыв стол, мы нашли ключи в одном из ящиков.

Ключ со скрежетом повернулся в замке, и мы приступили к отбору.

Мы пролистывали тома, и Энрике, отчасти сведущий в ценах, изрекал: «Стоит столько-то» или: «Ничего не стоит».

— «Золотые горы».

— Это изделие разошлось. Любому продашь за десятку.

— «Эволюция материи» Лебона [8] Лебон Густав (1841–1931) — французский медик и социолог. . Иллюстрированное.

— Оставь для меня, — сказал Энрике.

— Рукете. «Органическая и неорганическая химия».

— Клади к остальным.

— «Исчисление бесконечно малых».

— Это высшая математика. Наверное, дорогая.

— А это?

— Как называется?

— Шарль Бодлер. Биография.

— Ну-ка, покажи.

— Похоже на справочник. Барахло.

Я наугад раскрыл книгу.

— Тут стихи.

— Стихи?

Я прочитал вслух несколько строк:

«Элеонора, — подумал я, — Элеонора».

— Потрясающе, слушай. Эту я беру себе.

— Ладно, пока я укладываю книги, займись лампочками.

— А где фонарик?

— Неси его сюда.

Я принес фонарик. Мы работали молча, только огромные тени скользили по полу и потолку, искаженные прятавшейся по углам темнотой. Привычное ощущение опасности не стесняло движений.

Энрике просматривал книги и складывал их на столе. Едва я успел упаковать лампочки, как в коридоре послышались шаги Лусьо.

Лицо его, искаженное ужасом, было покрыто крупными каплями пота.

— Там человек… идет сюда… гаси.

Энрике удивленно взглянул на него и непроизвольно выключил фонарик; я в испуге схватился за лом, брошенный у стола. Ледяной обруч ужаса сжал виски.

Кто-то поднимался по лестнице неверными шагами.

Достигший апогея страх вдруг преобразил меня.

Я уже не был просто мальчишкой, искателем приключений; нервы напряглись, тело, подвластное преступному инстинкту, застыло грозным изваянием, окаменело сведенное судорогой, подобралось в предчувствии опасности.

— Кто это? — выдохнул Энрике.

Лусьо пихнул его локтем.

Шаги приблизились; звук их отдавался в ушах, и дрожи барабанных перепонок вторило гулкое биение крови.

Выпрямившись, я занес лом над головой, готовый обрушить удар, готовый ко всему… и в то же время мои чувства с необычайным проворством и как бы на ощупь определяли физиономию каждого звука, его происхождение, стараясь представить внутреннее состояние того, кто их производил.

С головокружительной быстротой проносились безотчетные мысли: «Все ближе… ничего не заметил… иначе ступал бы не так… шаркает… подозревай он, не стучал бы каблуками… держался бы иначе… вслушивался, вглядывался… шел бы на цыпочках… нет, он спокоен».

Вдруг хриплый голос затянул с пьяным надрывом:

Невнятное пение оборвалось так же резко, как началось.

«Он заметил… нет… да… нет… ну», — мне казалось, что сердце разорвется, с такой силой стучала в висках кровь.

Войдя в коридор, незнакомец затянул снова:

— Энрике, — прошептал я. — Энрике.

Мне никто не ответил.