Ёран Тунстрём - Рождественская оратория

— Простите меня.

— Кто такая Джудит Уинтер? Не сердитесь! Кто она?

— Ты разве не знаешь, Тесса Шнайдеман?

— Я ничего не помню.

— Но ты знаешь, кто я?

— Ты… ну, ты сын… Арона. Я писала письма… Ты тосковал, сидел на кухне… Снег, много снега… Я так устала… не уходи от меня… Джудит Уинтер… она работала в Таихапе на почте… Это она?

— Состарилась она совсем.

— Она знает…

— Нет, не знает, ни где ты, ни жива ли ты вообще…

— Я так устала… так устала…

Голос стих, и поначалу он решил, что она притворяется. Долго слушал ее ровное дыхание, потом принес одеяло и укрыл ее. А сам коротал часы в кресле у окна. Вот такой же сон однажды сморил и его, когда реальность втиснула его в слишком тесное пространство. Этот сон, будто кокон, хранил его в то зыбкое время в сумасшедшем доме. Милосердие в форме мглы и бегства. Все более грозные образы и мысли, осаждавшие его со всех сторон, таяли, растворялись, как таблетки в стакане воды. Смутная, непостижная работа затеялась глубоко внутри. И следующая весна была такой странной — он будто с трудом выкарабкался на берег. И стоял там, еще истекая мраком. Но с ясным взором. В чистом воздухе. Голоса звучали далеко. Будто оркестр, репетирующий по ту сторону большой воды.

Тесса рывком села.

— Чарлз! Чарлз, ты где? Почему я здесь? — Она с отчаянием огляделась, встала, нетвердой походкой подошла к зеркалу. — Чего вы от меня добиваетесь?

— Тесса!

— Мне нужно домой, к Чарлзу. Хотя нет, он в госпитале…

— Тесса! Миссис Уинтер живет на Тинакори-роуд. — Зачем он это говорит! — Я имею в виду, она…

— Что я ей скажу? О чем нам говорить? Воскрешать давние воспоминания, да? Вы этого хотите? Потому и затеяли все…

— Миссис Уинтер пришлось уехать из Таихапе, Тесса, из-за тебя. Если ты жалеешь…

Тесса взяла свою сумку, одернула жакет, крикнула:

— Все равно я ей не понравлюсь! Такая, как сейчас. Ты же сам понимаешь.

Едва не испепелив взглядом свое отражение, она выскочила за дверь.

И на бегу утащила с собой целую вереницу дней. Сиднер сидел в безвоздушном пространстве, не в силах пошевелиться. И не сознавал, что Тесса исчезла, не сознавал до тех пор, пока она вновь не появилась перед ним. Другой человек, другой голос.

— Домой я не добралась. Ненавижу тебя, Сиднер. Я шла по улицам, очутилась в своем районе и вдруг не смогла вспомнить номер дома. И название улицы. Правда-правда. Остановилась, посреди глаза бури. Все вокруг было совершенно пустое, голое, запомнить нечего, абсолютно нечего. Так продолжалось лишь мгновение, но этого было достаточно, чтобы я прозрела! Вот почему и ненавижу тебя за то, что ты сюда приехал. Я открыла дверь того дома и стояла в передней, как бы в dream-time [81] Время сновидений, время творения (англ.). , в полном black-out [82] Затмение (англ.). . Там не было ничего, что я могла бы уверенно назвать моим. Ни отпечатка пальца, ни книги, которая бы пахла мною. Я пыталась вспомнить разговоры, лица. Ничего, Сиднер. Столько лет — и ни одного воспоминания! Спальня пустая, голая, как в мебельном каталоге. Над кухонной плитой — вытяжной колпак. На рабочем столе ни крошки хлеба, даже от мешка с мусором не пахнет. В конце концов я повернулась и ушла. Когда я очутилась на берегу океана, поднялся ветер. Сдул с меня шляпу. Туфли жали, и я забросила их в воду. Помню, как внезапно ощутила в руках сумочку, открыла ее и устремила взгляд на губную помаду, связку ключей, маникюрные ножницы и прочую ерунду, но все эти вещицы ничего мне не говорили. Волны наверняка приняли их с радостью. Два дня я бродила по берегу. Спала и просыпалась, в абсолютной пустоте, однажды наткнулась на маорийское семейство, они жили на берегу, стирали одежду, на спине у матери сидел ребенок, она жмыхала вещи по стиральной доске, ребенок качался вверх-вниз, вверх-вниз, и мне казалось, будто я впервые за долгое время увидела человека, который двигается естественно, человека, который выполняет своим телом какие-то действия, и я так и сидела там, пока они не подошли, не заговорили со мной, не угостили хлебом, не укрыли меня одеялом. Меня? Я не знала, кто я, имя Блейк, будто змей, цеплялось ко мне с одной стороны, имя Тесса Шнайдеман — с другой, правда незримо, на первых порах… а потом с океана стали наплывать картины, ветер был сильный, бил в лицо, Сиднер, я так замерзла, можно, я лягу на твою кровать, я не могу пойти к Чарлзу, сейчас не могу, хотя он наверняка беспокоится. Натерпелся со мной! Иногда я ужасно боялась, что он не выдержит. Слышала ведь, какой у меня голос, как пренебрежительно я говорю. Он такой храбрый. «Любовь, — твердит он, — человеку всегда ее мало». И непритворно смеется. Впрочем, нет, смех был фальшивый. Сколько любви я дала ему на самом деле. Я же вздрагиваю от испуга всякий раз, как он ко мне прикасается. Вся цепенею, лежу не шевелясь, пока это не кончится. Ничего плохого он мне не делает, вообще не обижает меня, но я никогда не звала его к себе, никогда не хотела его, не желала ни его прикосновений, ни объятий, дай мне одеяло, Сиднер, мои руки увядали на его груди, я никогда не позволяла ему дотронуться до моего лона, отлучала его от моего тела, шаг за шагом, ну что хорошего он от меня видел? Моя речь умолкла, да-да, еще до того, как я его встретила, эпитеты, возгласы угасли, все ссохлось. Который теперь час?

— Полночь.

— Я разбудила тебя. Ляг рядом, я не могу допустить, чтобы ты сидел там… Наверно, я должна позволить тебе раздеть меня.

— Ничего ты не должна.

— Я ведь не обязательно голая, даже под одеждой. Дай мне шанс, Сиднер, ради Бога.

— Кому я должен дать шанс?

— Всей мне. Насквозь промерзшей миссис Блейк и исчезнувшей Тессе Шнайдеман. Может, ничего и не получится, может, я не умею любить, но дай мне шанс.

— Я лягу рядом с тобой. Только ведь я не могу…

— Из-за Чарлза?

— Уже нет.

— Если мы займемся любовью, то, может, я буду как бы с Чарлзом. Я ведь других мужчин не знала. Он мне не мешает, он добрый. Я вызываю отвращение? Смой с меня эту мерзость.

Сидя на краю кровати, он ежился от холода.

— Волосы у тебя, кажется, были темные, тогда… в ту пору…

— Да-а. Это важно для игры твоего воображения? — Она потянула его к себе.

— Нет, не надо.

Но врата гнева уже распахнулись настежь, и он очутился подле нее и понял, чт о сейчас произойдет: образы мести захлестнули его. Вот, Арон, смотри, сейчас я совершу грех из грехов.

Сотру тебя с лица земли.

— Я ужасно боюсь, Сиднер.

— Я тоже, — пробормотал он. — Так много препятствий. Мой отец, вот кто должен был взять тебя. И надеть тебе на шею эту драгоценность.

— Что же случилось? Сиднер, я правда ничего не помню. Он был на пути сюда?

— Да. Прыгнул за борт, в океан, на пути сюда, это все, что я знаю. Наверно, не посмел приблизиться к тебе.