Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце

Подобные дискуссии часто вспыхивали после докладов старшекурсников, но нас на столь важные сборища пока не допускали. И ладно. Зато он мне одному рассказывал об особенностях французской культуры. По мнению Дональда, Франция представляла собой искусственное государство и если бы она распалась на несколько географических единиц, ее жители стали бы счастливее. Он располагал уникальными сведениями о том, что на французском в этой стране почти никто не говорит. Согласно последним данным, относящимся к 1900 году, только 28 процентов жителей Франции общались на французском языке, остальные использовали бретонский, окситанский или лангедокский, не считая еще сотен диалектов и говоров. Прав он был или нет, судить не берусь, но мне нравилась его въедливость, погруженность в материал.

Мы часто ходили на музыкальные вечера (туда, где разрешалось курить) в другие колледжи. Наши доморощенные концерты проходили в «малом зале», отделанном деревянными панелями. Дональд тоже иногда там выступал с шуточными песнями собственного сочинения, аккомпанируя себе на фортепиано. Я здорово привязался к этому парню, почти так же, как к Мэри Миллер. С ним в чем-то было даже проще. Никаких жертв и обязательств, чисто мужская дружба. Отношения с Мэри становились не такими уж безоблачными, неизбежно напрашивались удручающие вопросы насчет будущего, что нужно мне от нее, что ей от меня. В общем, Мэри ночевала у меня все реже. Я не очень-то этому и огорчался.

Увлекательное чтение было прервано стуком в дверь. Полетта.

— Доктор Перейра ждет вас, — сообщила она и, тут же развернувшись, ушла. Я посмотрел на часы. Было без двадцати восемь.

Хозяин ждал меня в библиотеке. Он был в рубашке с расстегнутым воротом и парусиновых туфлях. Я был слегка раздосадован. Костюм и любимый фиолетовый галстук оказались некстати.

— Сегодня на море я встретил молодую особу, — сказал я Перейре за ужином.

— Наверное, это Селин. Она часто приходит поплавать в calanque.

— Кто она такая?

— Внучка моей бывшей пациентки. Своеобычная девушка, верно?

— Верно. А чем она занимается?

— Ухаживает за бабушкой. В порту иногда перепадают случайные заработки. Помогает здесь, в доме, когда у меня собираются гости.

— Давно вы тут живете?

— Приехал в двадцатых. В те годы про остров еще почти никто не знал. Тогда и в Канны-то иностранцы только-только начали приезжать, я имею в виду, британцы. А здесь была прямо райская благодать: всего несколько беленых домиков в порту, населенных горсткой чудаков. Богемная публика, нудисты всякие, искатели приключений. Ведь климат тут мягкий, просто сказочный. Ну что еще тогда было? Теннисный корт, хороший рыбный ресторан и две-три семейные гостиницы. Все это выглядело как на фотографиях Лартига, та же атмосфера.

— Вы здесь работали?

— Да. У меня одно время был санаторий. В этом самом доме.

— Но теперь больше не работаете.

— Нет, стар уже. Мне девяносто три, и много лет болею лейкемией. Сами знаете, у стариков часто заводится рак. Я стал хуже себя чувствовать, вот и копошусь в архивах, уже несколько месяцев пытаюсь в них разобраться. Наверху штабеля папок, горы документов, Полетта помогает. Недавно рылся в своих старых дневниках, времен Первой мировой. Читать их некогда, но фотографии просмотрел. На одной — группа наших ребят, на обороте фамилии, мы тогда непременно каждого записывали. Читаю: «Хендрикс». Вроде бы знакомая фамилия… Но в тот момент ваши «Немногие избранные» в памяти не всплыли. Зато всплыли чуть позже. Тогда я сел и написал вам. Все сошлось. Стало ясно, что два Хендрикса — это отец и сын.

— Своих детей у вас нет?

— Увы. Несмотря на почти тридцать лет семейной жизни. Жена умерла десять лет назад. Из здравствующих родственников остался только племянник, сын сестры, он живет в Париже. Юрист, недавно вышел на пенсию. Милейший малый, я очень его люблю. Но интересы у нас разные. Человек далек и от медицины, и от литературы. Он мой главный душеприказчик, но хотелось бы, чтобы был кто-то еще, кто способен адекватно оценить мои записи. И публикации, разумеется. Когда я сообразил, что вы сын моего фронтового товарища, забрезжила надежда. А уж когда перечитал вашу книгу, понял, что мы с вами родственные души. Знаю, что моя идея несколько экстравагантна и я рискую показаться смешным, но в моем возрасте это уже не страшно. Ничего пока не говорите. Скажете, когда познакомимся лучше. Если «нет», значит, так тому и быть, не обижусь. Но не торопитесь, возможно, мы найдем общий язык.

По моей физиономии расползлась улыбка. Голая девица, отлавливающая морских ежей, несуразный старик с донкихотскими прожектами — такие встречи в жизни нечасты.

— Можно кое-что уточнить относительно вчерашней беседы о наслоениях в памяти? — задал я очередной вопрос.

— Да-да?

— Это ведь лекция была?

Перейра улыбнулся:

— Вас не проведешь, доктор Хендрикс. Наброски к лекции, которую я не так давно читал в университете. Первокурсникам.

— А вы помните, о чем еще им рассказывали?

— Раз вас заинтересовала эта тема, могу поискать свои записи.

— Был бы признателен. Тема действительно любопытная.

После ужина он отправился наверх искать записи, а я вышел в сад покурить. По суховатой упругой траве прошел к шеренге деревьев. Когда цикады на миг притихли, услышал доносящийся снизу плеск воды в calanque. Монотонный, провоцирующий… Я оросил опавшую сосновую хвою.

Однажды я снимал комнату в огромном особняке на севере Лондона. Когда хозяева были в отъезде, я с удовольствием разгуливал по всему дому, включал везде свет, громко топал, с грохотом передвигал стулья. Так я отпугивал грабителей. В углу террасы стояло несколько вазонов с вечнозелеными кустиками, и мне доставляло удовольствие каждую ночь отливать в эти низенькие горшки, но, как ни странно, терпкий запах зимней террасной флоры, преимущественно хвойной, нисколько от этого не страдал.

Или совсем давний эпизод, еще в бытность в родной деревне. Меня пригласили на бал охотников. Невероятное событие для мальчишки, которому дозволялось лишь убирать за лошадьми. После застолья хозяин отвел всех мужчин к гравийной дорожке, расстегнул ширинку и давай поливать эту самую дорожку, каждый камушек…

Я дал волю этим и еще кое-каким воспоминаниям, усиливая блаженство облегчения. Отблаженствовав, вернулся в дом. Полетта, отвлекшись от уборки стола, протянула мне желто-бежевую папку.

— Доктор Перейра велел вам это передать и еще что он пошел спать. Если захотите читать у себя, там теперь есть электрическая лампа, я поставила.

Поднявшись в свою комнату, я снял пиджак, галстук и ботинки, придвинул вплотную к кровати обретенный торшер, поставил бочком подушки и привалился к ним спиной. Текст был отпечатан на плотной бумаге.