Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце

— Как мило, что ты все-таки явился, — сказал я.

При теперь уже полноценном утреннем свете я разглядел в полумиле к западу от нас старую мечеть, примостившуюся на нашем хребте. Она была захвачена немцами, и я предложил командиру батареи пальнуть по ней 25-фунтовкой. Это было ему в новинку, стрелять прямой наводкой. Обычно он находился так далеко до объекта, что следовал указаниям корректировщика, по радио или по телефону.

Согласился командир не сразу: боялся промазать на виду у всех, но в конце концов рискнул и попал с одного выстрела. Раздался протяжный вибрирующий свист снаряда, мечеть с грохотом рухнула, из обломков выскочило с десяток немцев с поднятыми руками. Среди клубов пыли мы увидели и нашего щербатого Щелкунчика. Нашего Льюиса, которого немцы, оказывается, захватили в плен. Вот и своего освободили…

К полудню окончательно оттеснили противника. И на хребте, и на равнинной части было полно убитых и раненых немцев. Бой покатился дальше к востоку. А мы уже свое отработали, выполнили поставленную задачу. Батальон, побывавший в пекле, весь покрывшийся пылью и пропахший дымом, все-таки остался батальоном. Я отправился проверять свои взводы, считать потери.

На другой стороне склона раскинулись поля маков, отрада для глаз. Но под кряжистой оливой я нашел девятнадцатилетнего рядового Уоттса. Выходит, я послал его на смерть. Вот она, расплата за то, что человек проявил расторопность и смекалку. Похоронили Уоттса под оливой, воткнули в могилу штык и винтовку, на приклад повесили каску. Я собрал шесть человек для церемонии, провел панихиду — нужный текст имелся в карманном справочнике командира.

Принимая во внимание интенсивность атак, потери оказались не так уж велики. Мы ликвидировали много немцев, даже по меркам Тейлора-Уэста, и вдвое больше взяли в плен. Безусловная победа, причем доставшаяся тяжело, но восторга и гордости я не испытывал, нет, не испытывал. Когда лейтенант Белл повел ребят назад в сторону штаба батальона, я, спрятавшись за каменистым выступом, рухнул на колени и дал волю слезам.

Спустя несколько месяцев после того сражения у Меджеза я стоял среди сотен бойцов, сгрудившихся на «площадке для сбора» транспортного судна. Когда мы плыли из Салерно, можно было почти весь день находиться на палубе, под зимним ветром; конечно, холодно, зато на свежем воздухе, и в бинокль есть на что посмотреть: доки Неаполя, плотно заставленные кораблями союзников; вершина Везувия, готовившегося к грядущему извержению [21] Последнее крупное извержение Везувия произошло именно в 1944 г. . Правда, на последние несколько часов, когда мы оказались в пределах досягаемости немецкой артиллерии и бомбардировщиков, нас загнали в трюмы, где пришлось сидеть на ледяном металлическом полу.

За неделю до отбытия из Туниса Тейлор-Уэст был ранен, когда изволил возглавить группу разведки (хотя это и не входило в его обязанности). По возвращении из алжирского госпиталя его отправили в Шотландию, в школу подготовки десантников. Ричард Вариан к тому времени получил звание полковника и возглавил батальон. Боевой дух личного состава здорово укрепился. Король воротился из дальнего похода и наконец-то снова воссел на престол. Примерно такое было ощущение.

…Кислый запах блевотины и давно не мытых мужских тел и эта выматывающая зимняя качка. Я стоял в нескольких дюймах от стальной переборки, рассматривая крашеную поверхность, высвеченную лампой дневного света. На военных кораблях обивкой служит только краска. Будто бы ее одной достаточно, чтобы защитить живую плоть от холодного металла. Глядя на все эти заклепки и фланцы, крашенные и перекрашенные какими-то умельцами-матросами по распоряжению начальства, я вспомнил про мать Дональда Сидвелла. Вряд ли ей хотелось, чтобы сын провел пять лет в подобных условиях. Потери на кораблях, вероятно, меньше, чем в пехоте, но мы хоть иногда видим деревни и леса, песок видим, а над ним, само собой, звезды.

Когда нельзя находиться на палубе, бороться с морской болезнью труднее. Я старался глубже дышать, задерживать воздух в легких. Если на затылке и на висках выступает холодный пот и начинают дрожать руки и ноги, значит на подходе рвотный спазм. Мне всегда казалось, что качка не так страшна, как ее расписывают. Теперь я сам убедился, какая это мерзость.

Забыл сказать, что за день до прибытия в северную зону Неаполитанского залива Ричард Вариан объявил общий сбор. В девять ноль-ноль мы выстроились на второй палубе. Вариан скомандовал «вольно».

Держался он уверенно, смотрел прямо. Полевая форма была хорошо отглажена, на шее — светлый кремовый шарф.

— Возможно, вам любопытно будет узнать, что же все-таки происходит, — начал он. — Хотя наверняка каждый уже что-то слышал. Ситуация на самом деле непростая. Нам предстоит совершить высадку в прибрежном городе Анцио, оттуда час пути до южной части Рима. Туда направляются двадцать семь батальонов. Это приблизительно пятьдесят тысяч бойцов. Наша задача — быть в Риме не позже, чем через десять дней.

В строевом каре раздался гул голосов. Парням льстило, что им доверили такую важную операцию, но было страшно. Все уже знали, что такое немцы. Вариан подождал, когда народ успокоится и продолжил:

— Ну, хорошо. Теперь немного подробнее. Заранее прошу прощения, если скажу то, что уже известно. Но вряд ли известно каждому. Итак, с начала сентября американцы и наши парни вместе с ними пытаются прорвать немецкую оборону по всей поверхности итальянского «сапога». Дерутся в горах, форсируют реки, бьются в прибрежных долинах, но преимущество на стороне врага. Немцы пока на высоте. Кое-где — в буквальном смысле слова, я имею в виду город Кассино, в девяноста милях к юго-востоку от Анцио. Немцы удерживают монастырь на вершине холма, Монте-Кассино, что вместе с еще целым рядом высот значительно стопорит наступление союзников.

Вариан обвел взглядом подчиненных, хотел убедиться, что все его слушают.

— Высадка в Анцио позволит нам проникнуть в Рим как бы с черного хода. Врагу придется перебросить часть сил от Кассино, и мы наконец прорвем там оборону. Покинув плацдарм в Анцио, мы соединимся с американцами, которые подходят с юга. Обойдем противника с флангов, захватим толпы пленных и двинемся к Риму уже без особых хлопот, скорее всего не встретив серьезного сопротивления.

Вариан откашлялся и заглянул в свои бумажки.

— Операция предстоит рискованная, но это не просто ловкий стратегический фокус. Наши государственные лидеры уверены, что потеря Рима станет серьезным ударом по амбициям Германии. И когда будет открыт Второй фронт… знаю, что вас всех уже тошнит от этих слов… но рано или поздно его откроют, иначе и быть не может. И вот тогда союзники, наконец, десантируются в северной Европе, неважно, где именно, главное, они это сделают и враг будет окончательно деморализован. Однако нынешняя итальянская кампания — наша с вами кампания — не просто промежуточный маневр, уловка, чтобы оттянуть часть немецких соединений из Франции. Ничего подобного. Это жизненно важный этап противостояния, полный глубокого смысла. Вы станете первыми освободителями оккупированной Европы, начавшими ее избавление от нацистов. Так что вам будет чем гордиться, друзья мои.