Владимир Кравченко - Не поворачивай головы. Просто поверь мне

Наши умельцы центр карты взломали и переписали по-русски всю топонимику — от казарм до ракетных шахт, но по окраинам кое-где осталась натов­ская разметка. И как хорошо они всё знали — с точным указанием площадок и их назначений: Site 60: ex R-16 silo site (en) и Site 80: ex R-16 silo site (en). Это рядом с нами, площадка 60 и площадка 80, бывшие стартовые площадки Р-16. Той самой межконтинент баллистич ракеты Р-16, рванувшей прямо на столе на несанкционированный запуск двигателей второй ступени в октябре 60-го, когда сразу погибло 78 человек и маршал Неделин (ролик в YouTube — бегущие люди с пламенем на плечах, продирающиеся сквозь два ряда нелепой колючки, унесшей жизни многих (youtube.com/watch?v=xfFMm_HFPQ4). Интересна надпись над 41-й площадкой: Site 41 — NedelinDisaster? Это означает: «Катастрофа Неделина?» Все-таки сомневались — в конце знак вопроса, что еще раз доказывает, что карта НАТО. Наши бы не сомневались — все ее знают.

Салихзяныч, оригинальный куплетист с ОбьГЭСа, сообщал : Китай нас сожрет, а не НАТО. Китайский солдат окапывается в скале за тридцать минут, а вы в песке за десять не можете окопаться...

Geramak (66-69г) сообщал : Я служил на должности начальника КПП. В 1966 году приезжал ваш главком ПВО Батицкий. Я лично проверял у него пропуск. Но через вертушку на КПП он не смог пройти из-за полноты. Командир нашей части завез его на машине. Иногда нам делали проверки на бдительность. В пропуск вклеивали фото женщины или чужое фото. В этом случае мы пропускали «нарушителя» и между двумя постами задерживали. Бдительный контролер получал поощрение, даже отпуск. Основными объектами у нас были хранилище атомных головных частей и корпус для проведения регламента. Это на 37-й площадке. На 1-й головным частям делали регламентные работы по электронике. Тех, кто служил там, называли — ГОЛОВАСТИКИ. А ваш полк ПВО называли — ЗЕНИТЧИКИ. За время службы видел очень много пусков. Удачных и неудачных. Практически раз в неделю с какой-нибудь площадки был пуск. При мне горела ракета на открытом старте 32-й площадки. В нашу обязанность также входило проводить замеры уровня радиации на территории три раза в день. Превышения уровня за мою службу не было. Часы со светящимся циферблатом фонилибольше.

Москвич (90–92г) сообщал : В день приезда министра обороны СССР маршала Язова у нашего караула из караульного помещения по приказу командира ча­сти забрали оружие. Оставили караульным только штык-ножи, а начкарутолько ключи от ящика с боеприпасами. Язов должен был проехать мимо 37-й площадки на 32-ю или 43-ю. Боялись, что какой-нибудь воин может пальнуть по машине. Но он не проехал, а пролетел на вертолете. Расскажите, как выглядела в то время 37-я площадка? Сколько было казарм, зданий, какие части были на площадке? При вас, наверное, строилась 38-я площадка, за железнодорожным полотном и рампой для погрузки техники. В мое время там уже были одни развалины...

Ночью мне приснился старый знакомый сон. Как будто меня, теперешнего, с сединой в бороде, опять призвали на воинскую службу — рядовым новобранцем. Во сне я долго и настойчиво объяснял, утомляя всех, что у ж е отслужил, случилось это много лет назад. Мол, отпустите домой. Но меня слушали впол­уха, вели в ту самую казарму, в которой я уже провел два года, указывали на кровать, — она снова, как и тридцать с лишним лет назад, моя. За эти годы в казарме ничего не изменилось: все те же панцирные койки, заправленные «одеяльно» (старшина Чмырь) темно-синими казенными одеялами, табуретки перед ними, за окнами тополя, тополя, тополя… всего тридцать четыре, что ли, тополя, каждый из которых в этом степном безводном дивизионе мне знаком и лично симпатичен. Сон, посещавший меня с частотой один-два раза в год, иногда чаще. И все это из года в год, в разных вариациях, хотя основа одна: от меня требуют еще два года казармы. И объяснений никто не слушает. На этот раз новым было — стеклянная стенка, отгораживавшая спальные половины казармы с койками от ее центра, шершавые доски которого до сих пор помнили мою швабру, а швабра — руки. Дремлющий мозг, моделируя во сне знакомую ситуацию и интерьер, домысливал новые подробности, все-таки делая поправку на время, проявляя в этом творчестве изобретательность, всякий раз удивлявшую своей неожиданностью. Эти перемены и дополнительные краски, вживляемые в знакомую картину, были любопытны сами по себе, потому что всегда произрастали, как из весенней почки, из каких-то незначительных подробностей и деталей прошлого, сохранившихся в моем мозгу (даже не в памяти), о которых я и думать забыл, а тут вот вдруг вспомнил и удивился: вот оно как было и как вдруг стало!.. Меня тянуло выйти на позиции дивизиона, побродить вокруг казармы — ведь столько лет прошло. Никого не спросясь, тихо вышел и увидел, что позиций нет: вместо задранных в небо ракет в ковыльной казахстанской степи стояли жилые дома, рядом какая-то промзона с заборами… И все это в такырном захолустье, на северо-восточной окраине полигона Тюра-Там (Байконур). Ни позиций, ни кабин с локаторами и ракетами на пусковых — ничего. Лишь одна караульная вышка неприкаянно торчала посреди степи, на которой я встретил свой 73-й дембельский год, охраняя склад ракет с ядерными боеголовками. Ракеты (или «изделия») покоились на полуприцепах в дюралевом ангаре, огромные сигары в наполненной серебристым сиянием коробке. На припорошенных пылью холках обтекателей БЧ я как-то пальцем вывел: « Нью-Йорк!», «Лондон!», «Токио!», — мечтая не о ядерном ударе, а о путешествиях в эти и многие другие части света с помощью единственного, бывшего в нашем распоряжении скорого и эффективного средства передвижения. Мои надписи продержались всю осень, пока какой-то нагрянувший с проверкой чин не обратил на них внимание и не взгрел дежурного офицера (не за надписи — за пыль).

Компьютер тренькнул — сообщение из Будапешта от Тибора Уйвари. От человека, едва меня не прострелившего. Армейский приятель дурачился с карабином, случайный выстрел, пуля ушла в кафель умывальника и рикошетом в дверь канцелярии, за которой мы с замполитом размалевывали очередной стенд для Ленинской комнаты, прошила дверь над моей головой и впилась в стену.

Спросил меня: «Помнишь, как мы смотрели старт лунника?».

Еще бы. Тибора разжаловали из сержантов, зато после ареста и губы назначили начальником банно-прачечного отдела. Когда бывал в полку, заходил к нему в баню, даже нарисовал табличку на дверь его кабинета: «Начальник БПО ефр. Тибор Уйвари». Он сфотографировался на фоне и послал домой фото с надписью: «Меня назначили Начальником Батареи Противотанковых Орудий». Юморной был венгр, антисоветчик, как они все — закарпатские мадьяры, намыливавшие пятки для прыжка через границу, но военкомат стоял, как скала: сначала отслужи. В тот день лежали на тюках постиранного белья, слушали музыку и смотрели в окно чердака на стоящий на соседней площадке лунник с Луноходом-2 на борту. Старый катушечник тарахтел на полу, крутилась бобина с « Imagine ». Навострив карандаши, мы следили за текстом песни « How Do You Sleep ?», стараясь не пропустить фехтовальный выпад Джона (« The only thing youdone was Yesterday …» — « Единственное, что сделал ты, — это Yesterday »), — склока двух титанов с выворачиванием белья, разделившая фанов на два лагеря. Тибор был на стороне Пола, я же — Джона. Ну и учудили наши «Битлы» — объявили о разводе, рассорились и передрались. На коробке бобины наклеена черно-белая фотография с обложки альбома « Imagine »: Леннон держит за уши свинью, тем самым отвечая на обложку альбома Пола Маккартни « Ram », где тот держит за рога барана, — то есть обзывает друга свинтусом в ответ на барана.