Катажина Колчевська - Кто, если не я?

– А как же мы? – испуганно спросила она.

– А мы остаемся.

– Остаемся? А моя школа? – запаниковала Олька.

– Это уже не твоя школа. Теперь будешь учиться здесь, – холодно и решительно ответила я.

Олька согнулась, как сломанная ветка, и опустилась на стул.

– Ну что, я поехал? – пробормотал Роберт, который вдруг очень заспешил. Он наклонился ко мне и поцеловал в щеку.

– Да, конечно, – громко сказала я, а на ухо ему прошептала: – Беги отсюда побыстрее.

Через минуту я вышла, чтобы проводить его к машине.

– Что ты задумала? – спросил Роберт. За прошедшие дни мы с ним ни разу эту тему не обсуждали.

– Я хочу, чтобы она здесь закончила школу и выпускные сдала.

– А потом? Пока ей двадцать не исполнится?

– А потом пусть делает, что хочет.

Мы немного помолчали. Похолодало, и я поплотнее запахнулась в куртку.

– Можно еще один вопрос? – начал он несмело.

– Да?

– А зачем было из этого такую тайну делать? Ну, если не секрет, – добавил он извиняющимся тоном.

Я посмотрела прямо ему в глаза.

– Не секрет, – ответила я. – Я боялась, что ее у меня заберут.

– Кто?

Краем глаза я заметила, что Оля стоит в дверях. Она обхватила себя руками, чтобы согреться.

– Злые люди! – ответила я с улыбкой и подставила ему щеку. – Пока!

Я повернулась на пятках, во всяком случае, так бы оно выглядело, если бы удалось удержать равновесие, и побрела к дому.

На сердце у меня было тяжело, но я знала, что Оле сейчас еще тяжелее. Ее мир развалился на куски.

– Моя панночка, – начала я переговоры по своей старой привычке. – Я уже чертовски стара, и повторять два раза у меня сил не хватит. Я слишком слаба, чтобы следить за тобой и воспитывать. Слишком слаба, чтобы о тебе заботиться. Когда ты начала принимать наркотики и упиваться до бесчувствия, ты взяла на себя ответственность за свои поступки. А все поступки имеют последствия. Больше не будет твоей старой школы. Не будет приятелей, знакомых и дружбанов. Не будет ни друзей, ни парня, – продолжала я, а Оля молчала, уперевшись взглядом в стол. – Пойдешь в местную школу. Ты никого не знаешь, и тебя здесь никто не знает. Поверь мне, панночке из Варшавы тут будет нелегко и класс тебя не примет с распростертыми объятиями. Кроме того, все уже знают, что ты попала в больницу с передозировкой. Такого не скроешь. Завтра ты пойдешь в школу, но приготовься к тому, что к тебе будут относиться как к наркоманке, алкоголичке, а может даже, как к проститутке. Будут шарахаться от тебя, как от прокаженной, – продолжала я, – хотя не уверена, знаешь ли ты, что это такое.

Тут я остановилась, чтобы промочить горло. Алкоголя не было, мне оставался только чай.

– Мобильника у тебя нет. Компьютера тоже. Стационарного телефона здесь тоже нет. Можешь два раза в неделю звонить с моего мобильного, но не чаще. Хотя боюсь, что после десяти дней кошмара у тебя в Варшаве не осталось никого, с кем бы ты хотела поболтать.

Я понимала, что издеваюсь над ней. Теперь настала пора самого худшего.

– Еще одно, самое важное. Ты должна будешь отработать все, что потеряла. Мобильник, ноутбук, куртку. А еще ты потеряла, – после этого слова я сделала жест, обозначающий кавычки, – тысячу злотых. И у Игоря в долг взяла тысячу.

Я внимательнее к ней присмотрелась: мои слова произвели впечатление разорвавшейся гранаты. Я злорадно улыбнулась.

– Что, думала, я не узнаю? Вот неожиданность! Узнала! В общем, выходит около пяти тысяч.

Я замолчала. Больше не было сил. Олька тоже молчала. Ее губы сжались в тонкую линию, глаз я не видела, потому что на них падала челка.

– Я иду в свою комнату, – сказала я чуть погодя.

– А моя где? – спросила Оля.

Я махнула рукой в сторону старого дивана, стоящего в углу комнаты, которую в основном использовали как кухню.

– Здесь, – ответила я и захлопнула за собой дверь.

Первые месяцы прошли легко. Во всяком случае, для меня. Оля со мной почти не разговаривала, не бунтовала, только часто плакала. Она была похожа на сломанную ветку. Каждый день ездила автобусом в школу. Даже в нашей провинции уже додумались до частного транспорта. Билет стоил два злотых, а автобусы ходили часто и строго по расписанию. После школы Оля сразу возвращалась домой, делала уроки, потом читала или смотрела телевизор. В субботу и воскресенье работала по хозяйству, научилась ухаживать за скотиной. Работала наравне с молодыми мужиками, не заводила ни с кем дружбу, не жаловалась на жизнь, не искала сочувствия или жалости. С Зузой начала общаться только под конец февраля, хотя они каждый день виделись в школе, во дворе или у нас.

В нашем маленьком домике даже вдвоем было тесно. Как же тут Божена с шестью детьми жила?

– С чего это ты вдруг с Зузой подружилась? – подозрительно спросила я, когда они вдвоем вернулись из школы. Зуза уже получила права и ездила на учебу на старом «фольксвагене».

– А что тут плохого? Ты же мне сама раньше все время ее в пример ставила? Зуза то, Зуза се! – проворчала она в ответ.

– Сдается мне, все дело в ее машине, – ответила я с ехидной улыбкой.

Оля обиженно фыркнула и пошла в ванную.

В конце марта она в первый раз сорвалась. Гнев рос в ней изо дня в день. Работы по хозяйству становилось все больше и больше. В воскресенье она без сил повалилась на свой диван. Даже ужинать не захотела. Отвернулась к стене и свернулась в клубочек. Сначала я не обратила внимания. Решила, что она уснула. Через какое-то время я заметила, что ее трясет: да, девочка молча плакала. Мне показалось, что она не хотела, чтобы я видела ее слабость, однако не спряталась ни в ванной, ни в сарае. Очевидно, рассчитывала, что я все-таки замечу ее слезы. Я подошла к дивану и уселась на краешек.

– Малышка моя, – сказала, положив руку ей на спину. Олька вскочила, как ошпаренная, и убежала в ванную.

Я осталась сидеть на диване, стараясь вооружиться терпением. В последнее время я почти ничего не чувствовала, даже разозлиться толком не могла. Мои нервы, кровеносная система и сердце так износились, что не реагировали ни на какой стресс. Не могли – это означало бы смерть, а умирать они пока не хотели.

– Я так долго не выдержу! – завопила Олька, выходя из ванной. Видимо, она тоже собрала все силы. – Ты забрала меня, увезла в село, держишь тут против моей воли! – кричала она. Ее лицо покраснело, из глаз лились злые слезы, и она махала руками. – Ты забыла, что мне не три годика! Ты не можешь делать со мной все, что хочешь! Я уже взрослая!

– Почти! Восемнадцати тебе еще нет! – ответила я. Мне удалось вставить слово, пока она набирала воздуха.

– Ты мне жизнь испортила! Всего меня лишила!

– Оля, я все делаю ради твоего блага! Уже почти четырнадцать лет я делаю все ради твоего блага!