Поль Констан - Несчастье на поводке

— Подождите, я сейчас посмотрю.

Звук телевизора, звуки жизни, людей.

— Нет, не вижу.

— Вы хорошо посмотрели на диване?

Хрип в горле, скрип двери.

— Нету ничего.

Кэти стояла в кухне еще в пальто. Ребенок спал в колыбельке с соской во рту. Тогда она вытащила соску, как затычку умывальника. «Кричи! — сказала она ему, — кричи, подай хоть какой-нибудь звук!».

Она звонила Тони. Он сбросил. Она не объявлялась раньше, думала, потом поговорят, но абонент был не доступен. Она набирала его еще и еще, билась над телефоном, как над сломанным устройством, и, наконец, услышала и разочаровалась, постепенно нервоз отступил. Оливье — вечный предлог. Узнать, не было ли от него новостей.

— У вас не возникало мысли, сказать ему, что за ним следят, и что дни его сочтены?

Нет, потому что эти звонки ее убивали. У него всегда получалось ее ранить: «Ничего срочного, тогда не отвлекай меня. Я — дома». Такими словами он выбрасывал ее на помойку, как будто она не имела права связываться с отцом своих детей, когда ей захочется. Как будто жизнь их сыновей не была важнее «дома». Какого дома? В новом микрорайоне? Она рыдала.

Оставалась только Лили. Она ей позвонила. Как всегда мужественная подруга рассыпалась в извинениях. У нее было дел по горло. Она спросила, как поживает Камиль-Анжело. Уже давно Кэти не называла ребенка по имени. Проклятие свершилось, она никак его не называла, просто ребенок. Она рассказывала только о последних днях, как будто все, что было раньше, было одно и то же. Смотрит за Камилем-Анжело — какое странное имя — консьержка. Какая прекрасная мысль! Оливье в лагере, мать в круизе. А с Тони, — спросила Лили, — что-нибудь разрешилось? Развод, — твердо сказала Кэти, как если бы решение уже было принято. Все проблемы решатся раз и навсегда по закону. Чтобы перевернуть страницу. Лили одобрила.

— Когда люди ведут себя плохо, лучше с ними расстаться. Ты — смелая.

— А ты? — спрашивала Кэти.

— Что я…

Кэти больше не слушала ничего… Она очнулась только, когда подруга произнесла имя Джеффа.

— Джефф? — спросила Кэти. — Он с тобой?

Как-то вечером он сам ответил, она сразу же бросила трубку. Вечером накануне убийства Лили передала ему трубку.

— А вот и он, только что вернулся.

Кэти придумала предлог. Это было срочно, вода из ванной выливалась на провода. Он, кстати, отказался прийти.

— Проблема в том, что я сейчас на заказе и не могу отлучиться. Еще пару часов.

— Когда вы согласились на слежку за Тони, — спросила судья, — вы знали, сколько это продлится? Думали ли вы, чем это может закончиться?

Она не знала. Дни шли, тревога нарастала, она чаще звонила, чаще звала на помощь.

Знала ли она о несчастном случае, когда в джипе Тони оказалось пробитым колесо? Он вышел из дома с Малу и ребенком. В машине лопнуло колесо. Пришлось менять запаску прямо на дороге, шанс выжить у любого, кто был в машине, измерялся пятнадцатью минутами. Это могло бы быть идеальное преступление. Семья исчезла на автотрассе. Но Тони был ловкий и смышленый малый, он поменял колесо и привез его на СТО.

— Лопнуло.

— Нет, не лопнуло. Шина пробита. Шесть порезов!

— Проклятый город, — сказал Тони.

Судья уточнила, глядя в распечатку телефонных звонков, что эпизод имел место 11 октября вечером, когда Кэти позвонила Тони узнать про Оливье, а он разозлился, что она беспокоит его дома. Первый звонок — в 16.30. Последующие — в 16.32, 34, 35, 36, целый поток, как очередь из пулемета, вплоть до 17.35, продолжительность разговора — две минуты сорок две секунды.

— Повесили трубку и сразу же звоните Джеффу на свалку, продолжительность разговора — пять минут. Достаточно времени, чтобы пожаловаться ему, поныть, поплакать о протекающей ванной. Колесо лопает в 19.00. Эта попытка убийства — реакция на вашу злость. Незамедлительная месть грубости Тони. В тот вечер вы отдали Джеффу приказ действовать.

Кэти сказала, что не знала о попытке. Кажется, она расстроилась, когда узнала. Она не давала никаких приказов, просто поделилась горем, что муж оказался таким черствым и низким человеком… Адвокат выдвинул предположение, что Джефф, который лучше, чем кто бы то ни было знал о ее боли, мог по-своему интерпретировать желание, о котором она никогда не упоминала и, крайне вероятно, даже не испытывала вовсе.

— Телепатия своего рода? — пошутила судья. — Дух Джеффа витает в ваших мыслях, его талант — на страже ваших бед? — глядя Кэти прямо в глаза — Нет, я вам не верю. Вы сами говорили много раз, повторяли без конца, выразили всеми возможными способами, что желали смерти Тони. Вы превратились в комок ненависти, — заключила судья.

День убийства, кому как не полицейскому, который вел расследование, об этом свидетельствовать. И то, что он рассказал, — это не искаженное впечатление судьи либо имеющих свой интерес адвокатов. Он убежден, что дело раскрыто. По его мнению, на глазах у присяжных развернется, можно сказать, настоящий фарс. В лучшем случае придется проталкивать свои выводы по делу, в худшем — себе же противоречить без зазрения совести. А то, что получится в итоге заседания, вряд ли будет иметь отношение к истине. Он — единственный, кто знает истинную правду: труп, свидетели, распечатки телефонных звонков, прослушка, отрицание вины, чистосердечные признания. Он видел все своими глазами, слышал своими ушами. Он проник в самую суть тайны, порылся в грязном белье.

А тут судили на бумаге. Факты менялись прямо по ходу разбирательства. Защитники устраивали свое кино, а в конце цепочки — судья, наверняка, превратит историю в сущую банальность одним своим распоряжением. Находясь под опекой защитников, лицом к лицу с судьей, обвиняемые даже на себя перестали быть похожи. Общипанные адвокатами, они превратись в плохих актеров своей же истории жизни. Разыгрывать пришлось, чтобы добиться невиновности в суде, а ведь прожили они ее как виноватые, поэтому и играли фальшиво, из рук вон плохо. Кровожадного, невменяемого убийцу было не узнать в обличии чистого на руку храбреца Джеффа, а в скромнице Кэти — холодную и решительную извращенку, которая нервно теребила белый платочек, словно послушница монастыря. Зал суда был далек от жестокой реальности следствия. Полицейский бросал на заседателей насмешливый, без малого, презрительный взгляд. Он демонстративно остался в фирменной кожаной куртке, хотя температура в помещении как раз была вполне комфортной. Одет по форме среди ряженых шутов, так подчеркивал он свое нежелание участвовать в маскараде.

— Слово следствию, изложите факты по делу, — распорядилась судья.

Полицейский заговорил крайне отстраненно, ничего общего с его обычным тоном, когда он общается с подозреваемыми или коллегами. Он сам удивился, услышав себя таким уравновешенным и беспристрастным, ничего общего с истерикой и спешкой, с которой он расследовал дело. Он — на суде во имя справедливости, чтобы доказать всем присутствующим, как спокойна и решительно настроена полиция, а обвиняемым показать, что хоть он и злился во время следствия, а помотаться пришлось, ничто не могло сравниться с чувством выполненного долга. Сколько раз угрожал он Джеффу и особенно Кэти, которую ничто не задевало, даже когда он стал угрожать, что они оба пойдут по статье соучастие!