Джеймс Мик - Декрет о народной любви

— Зато дал хищникам третью руку обглодать, а? — произнес Нековарж.

— Волки пищу в тряпье не завертывают, — заметил Броучек.

— В тайге самый хищный зверь один, — изрек офицер, — зубов у него предостаточно, а ходит на двух ногах.

Муц и Нековарж погрузились в молчание. Прилипал к лицам снег. Нашептывал «Отче наш» Броучек. При мысли о том, что можно оказаться для другого человека мясом, сводило мышцы. В темных дебрях бесконечной тайги вгрызался в бедро челюстями людоед, одной рукой обхватив белый кругляш коленной чашечки, второй — обглоданную кость. И снова, и снова, путаными тропками устланного лиственничной хвоей лабиринта, пока не сожрал все лакомые куски нежного мяса, пока не осталась на пропитание одна лишь ладонь.

— Да простит меня Боже, если оскорблю словами память мертвого, — проговорил Нековарж, — но будь я людоедом и попадись мне свежий труп и целая лошадь, уж я-то на славу бы попировал, не то что этот…

Офицер кивнул.

Вскинув винтовку, Броучек шагнул назад, прицелился, крикнул:

— Вот он!

Как ни следили Муц с Нековаржем за линией прицела, направленного в заросли над головами, но ничего не разглядели.

— Белый весь, — сообщил Броучек. — Святый Боже, точно призрак чертов!

— Что ты видел? Зайца? Лису? — допытывался офицер.

— Человека, облик человечий! С полсотни саженей до него было. Белый, а глаза — красные!

— Как ты смог рассмотреть глаза?

— Смог, — настаивал Броучек, — ничего не поделаешь, зрение у меня что надо.

И тотчас военные заметили какое-то движение. Что-то крупное и бледное проворно металось из тени в тень.

— Не стрелять, — приказал Муц, — пока не разберемся, что нам повстречалось…

— А ну как их там целая дюжина? — опасался Нековарж.

От скалы, рядом с тем местом, где стоял Муц, отлетела каменная крошка; ахнула пронесшаяся в воздухе пуля.

Мгновение спустя услышали выстрел. Все трое побежали в укрытие под сень деревьев. Следом, к березам, полетели еще три пули.

— С моста, — заметил Броучек, — красные.

Муц разглядел не то троих, не то четверых, снующих на мосту: неясная черная суета в сгущающемся снегопаде.

— А ты уверен?

— Вижу буденновки со звездами, — сообщил Броучек. — Хоть одного, да сниму. — Капрал вскинул винтовку.

— Не смей! — крикнул Муц.

— Они же дрезину увозят!

Муц смотрел, как уползает от них на противоположную сторону переезда дрезина, точно наделенная собственной волей. От красных до Языка — не более четверти часа поездом, верхом — час езды. Кто знает, что готовят городу красноармейцы. И с какой легкостью он, Муц, теперь думает о большевизме как о непобедимой силе, намерения которой неизвестны врагам, зато превосходно ясны самой стихии. Всё дело в воле к борьбе, неудержимо кочующей от повода к поводу, от вождя к вождю, от народа к народу.

Однако же в лице красных воля обрела долговременное пристанище, способное вскинуть на борьбу миллионы тех, кто готов обойти весь свет, отряхивая в наступлении трупы, точно выпавшие волосы, и выпуская на смену павшим новых приверженцев, словно побеги.

— Необходимо вернуться в город, но по мосту не пробраться, — сказал Муц. — Вряд ли красные выступят до завтра. Нужно пробраться чащей, со стороны лощины, на другой берег. Оттуда доберемся до путей…

— Смеркается, — заметил Броучек, — а в чаще — чудище.

— Выбирать нам не приходится, — возразил Муц и с револьвером наготове повел солдат в глубь леса, подальше от реки.

Часть снега долетала до земли, не растаяв, засыпая проемы и трещины в скалах и на земле. Остальное оседало в кронах деревьев над головами и, оттаивая, капало на мундиры тяжелыми брызгами. Одежда вскоре промокла. Кругом шипел и шептался под падающей влагой лес.

Сапоги проваливались то в моховую подстилку, то в смесь подгнившего хвороста и листьев, чуть слышно похрустывая.

Почерневшие от влаги скалы блестели. Никогда прежде не случалось Муцу испытывать такого холода. Шинель осталась на дрезине. Шел в одном френче, галифе, сапогах и фуражке, с пистолетом, не чищенным вот уже несколько дней. Темнело, и офицер совершенно не представлял, куда они направляются — знал только, что поднимаются по склону.

Скалы становились массивнее, гладкие стены их — выше, и все теснее делались просветы в камне. Даже деревьям и то приходилось балансировать на своих чахлых, обезумевших корнях. Теперь Муц, Броучек и Нековарж пользовались руками не меньше, чем ногами. Поднимались недолгими перебежками: Броучек прикрывал, карабкался Муц с револьвером в кобуре, следом, с винтовкой за плечами, Нековарж. Потом наверх лез Броучек, а остальные следили за лесом и скалами по соседству.

— Возьми шинель, братец, — предложил офицеру Нековарж.

— Со мной всё в порядке, — отказался Муц.

— Да ты продрог совсем!

— Вот и хорошо, дрожишь — не замерзнешь, согреешься.

Мокрую холодную кожу натирала мокрая холодная же одежда. В трещины кожаных сапог проникала вода. Руки горели, точно смоченные не влагой, а кислотой. Нужно покрепче стиснуть зубы, чтобы не стучали. Интересно, захватил ли Нековарж поесть?

Сверху раздался громкий шепот Броучека: теперь их очередь подниматься.

— Ничего не видно, — едва слышно произнес Муц. Снег идти перестал, но не разобрать ни зги.

— Прямо перед тобой! Где просвет между скал и камни ступенями! Вот там! Лезь. Вот проклятье! Снова он!

— Не стреляй! — крикнул Муц. — Что видишь?

— Белого гада. По пятам за нами шел!

— Подожди, пока не поднимемся, — распорядился Муц, протискиваясь в узкую трещину, стиснувшую плечи. По следам Броучека, которые точно упирались в ровную стену, бежал ручеек талой воды. Похлопав омертвелыми ладонями по пространству перед собою, офицер обнаружил: каким-то непонятным образом стена обрывалась над самой головой. С усилием ухватился за выступ, протиснулся, упираясь ногами и плечами в стены дымохода, выточенного природой в камне. Когда же локти ткнулись в щебень и грязь, почувствовал, как Броучек рывком помогает подняться. Оба протянули руки вниз, подтягивая следом за собой Нековаржа.

— Идем дальше, — предложил Муц.

— Я дороги не найду, — посетовал Броучек.

Уступ, на котором стояли трое, был размером с небольшую горницу и вместил достаточно земли, чтобы собралась грязь и выросла пара долговязых, сухопарых лиственниц. Площадку окружали непроницаемые стены из камня, и здесь не было ни пяди пространства, где можно было бы переночевать в безопасности. Снизу шумела река. Вспышки скрытого огня вдалеке выдавали место, где стали на переезде привалом красные. Ни подняться, ни спуститься.

— Что ж, останемся здесь до рассвета, — произнес офицер.

При этих словах Муца вновь бросило в дрожь; он присел на корточки и обхватил руками колени.