Джозеф Ганьеми - Инамората

И вновь оказался в центре города. Я побаловал себя бутербродом в кофейне «Хорн и Хадарт» и провел остаток дня, пытаясь разобраться с подземкой, которая должна была доставить меня назад к «Вулворту». Когда я туда добрался, то застал всю редакцию «Сайентифик американ» в смятении: пока я отсутствовал, медиум Валентайн известил, что собирается изменить заведенный порядок: на этот раз участники сеанса не будут держаться за руки. Значит, все мои труды пропали даром.

Я поспешил в библиотеку, где, как мне сказали, Маклафлин завершал последние приготовления к вечернему событию. Два служителя, стоя на деревянных лестницах, затягивали окна черным муслином. Когда я вошел, Маклафлин обернулся и спросил:

— Ну как вам Святой Патрик?

Я пропустил его вопрос мимо ушей и в полголоса задал свой:

— Что же нам теперь делать с Валентайном?

— Да ничего. Сегодня — ничего, — отвечал он деловито, видимо, решив взять отсрочку перед новым наступлением. Я позавидовал его самообладанию, для меня эта новость оказалась сокрушительным ударом. Маклафлин заметил мой смущенный взгляд и сказал: — Не отчаивайтесь, Финч. Всякое случается. В следующий раз будем умнее.

И с этими словами он отправил меня выполнять множество мелких поручений, чтобы я забыл о постигшей нас неудаче. Весь следующий час у меня было хлопот невпроворот: вместе со служащим компании по производству диктографов мы установили передатчик на полке в библиотеке, вывели провод через окно и протянули его по внешней стене здания к соседней маленькой комнате. Потом я помог стенографистке устроиться в крошечной комнатушке, где нам с ней предстояло по приемнику следить за тем, что происходит во время сеанса. И все это время я старался придумать какое-нибудь новое приспособление, способное заменить «цепочку для духов» Маклафлина.

В шесть тридцать в редакции «Сайентифик американ» стали собираться остальные члены экспертного комитета. Первым прибыл Г. Г. Ричардсон, математик из Принстона. На вид ему было лет сорок, и он явно пытался изысканной одеждой скрыть появившуюся с годами полноту: в тот вечер на нем был двубортный костюм в темно-синюю полоску и до блеска начищенные полуботинки. Когда я представился, Ричардсон бросил на меня хмурый взгляд, словно я попытался предложить ему невероятное число, потом сунул мне в руки шляпу и пальто из верблюжьей шерсти и прошествовал мимо, не проронив ни слова. Несколько минут спустя, источая аромат сигар и бренди, вернулся отужинавший Фокс. Когда я сообщил ему, что другие члены комитета ожидают в библиотеке, он подмигнул мне и сказал:

— Отлично, Френч.

Последними прибыл Флинн — репортер из «Таймс», рыжеволосый, с острыми английскими чертами лица, да к тому же заядлый курильщик. Я предложил проводить его в библиотеку, но он попросил показать, где туалетная комната, чтобы сделать пару последних затяжек. На самом деле, думаю, ему хотелось переговорить с секретарями редакции, которые еще не успели уйти домой. Таким образом, комитет представлял собой весьма разношерстную компанию, хотя каждый ее член являлся признанным экспертом в области психических исследований. Несмотря на кажущуюся медлительность, Ричардсон обладал пытливым умом и разбирался в самых разных областях математики. Он публиковал статьи обо всем подряд — от нумерологии до нумизматики. Флинн прославился в «Таймс» крепко сбитыми статьями о неутомимости Гудини — и значительно прибавил себе веса, развернув кампанию против лжеспиритов; даже бедный безмозглый Фокс произвел на свет несколько вполне удобочитаемых научно-популярных брошюрок.

В семь тридцать прибыл почетный гость. Джордж Валентайн оказался коренастым мужчиной среднего роста, но на этом его «нормальность» заканчивалась. Когда я назвал ему свое имя, он обратил на меня сонный взгляд, и я увидел его глаза — черные и глубокие, словно дырки в жестяной банке. Но не этот взгляд смутил меня больше всего, а полное отсутствие волосяного покрова. Под пальто из верблюжьей шерсти на нем был шелковый халат, весь расшитый восточными символами, такие, наверное, носят завсегдатаи опиумных притонов; там, где из-под одежды видны были грудь, руки и лодыжки, я разглядел мертвенно-бледную кожу, полностью лишенную волос. Он был лысый как яйцо, казалось, у него нет не только бровей, но и ресниц. По какой-то загадочной причине кожа Валентайна была гладкой, как у новорожденного младенца, но, учитывая, что ему было лет сорок, это обстоятельство вызывало немалое смущение. Он был похож на существо, выросшее в отсутствие дневного света и вырвавшееся из банки с формальдегидом.

Валентайн проследовал за мной в библиотеку, где я с облегчением его оставил и поспешил в соседнюю комнату; там уже поджидала стенографистка. Мы устроились у диктографа и стали ждать начала сеанса.

В библиотеке потушили свет, и в восемь часов сеанс начался с молитвы. Валентайн затянул «Вставайте, христиане, и возрадуйтесь», а остальные нестройным хором вторили ему. После того как гимн был допет до конца, мы услышали через приемник голос медиума, взывающий к небесам:

— Добро пожаловать, духи!

Ситуация была неопределенной. Признаюсь, что, когда Маклафлин немного погодя объявил, что видит «слабое голубоватое сияние», у меня волосы встали дыбом, хоть я и читал, как легко можно подстроить подобное свечение, воспользовавшись электрическим фонариком и куском цветной бумаги. С четверть часа я просидел как приклеенный у диктографа, ловя любое покашливание и бормотание. Паранормальные явления, которые демонстрировал Валентайн в течение этих пятнадцати минут, были дешевыми трюками, он без труда мог совершить их, не вставая с места: спиритическое свечение, щебетание птиц и голоса животных, тихий плач, который медиум приписал некрещеному младенцу, зовущему свою мать из чистилища. Это последнее было вершиной его актерского мастерства, потом воцарилась тишина, словно духам, подобно джазовым музыкантам, необходим перерыв между выступлениями. Развенчать это все не стоило труда. Валентайн запел новую молитву, призывая собравшихся присоединить свои голоса к хору, затем настало второе действие.

— Кто-то только что коснулся моей щеки!

Это был Фокс, голос его прозвучал на октаву выше, чем обычно. Я почувствовал, как мое сердце учащенно забилось. Валентайн встал со стула! Я посмотрел на часы. Было восемь двадцать три. Я следил за стрелкой, движущейся по циферблату, в то время как стенографистка торопливо записывала взволнованные голоса:

— А теперь он обследует мои карманы. (Маклафлин)

— Он дунул мне в ухо! (Флинн)

— Прошу прощения! (Ричардсон)

— Ой! (Фокс)

Это продолжалось тридцать восемь секунд, а потом снова воцарилась тишина, которая могла означать лишь одно: Валентайн снова вернулся на свое место.