Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Есть у нее женишок, — отец с улыбкой кивнул головой на Ванюшку, сидящего возле печи на березовом чурбачке, – бога-атый, бараньих костей пол-куля… в ладыжки играть.

— Да-а?.. — Гоша глянул на парнишку, ухмыльнулся. — Ну-ка, иди-ка сюда, счас проверим: поспел жених…

Ванюшка насупился, волчонком зыркнул на гостя, а Гоша, тут же и забыв парнишку, опять стал коситься на девушку.

— Ну, чего вам, ребятишки, привезти из деревни? — расщедрился на посулы.— И тебе чего, невеста?

Катя зарделась, как маков цвет, и, смущенная, убежала во двор. А Гоша начал собираться в дорогу, и когда завел свой «Ирбит», то позвал Катю с Ванюшкой прокатиться, и промчал с ветерком, с песнями аж до самой реки. Ванюшка трясся в люльке, а Катя, сидящая на задней седёлке, испуганно жалась к мужиковой спине.

Хлёстко кони полетели,

Ветерком обдало нас…

— горланил повеселевший Гоша, перекрывая рев мотора, подмигивая Ванюшке, и даже ненароком хапнул девушку за оголенное, натужное колено.

2

Вызревал месяц-цветень, когда в распадках еще тлел серый, ноздреватый снег, а на солнечных припеках забелели, засинели лишь цветы-прострелы. Потом Гоша примчался на своем «Ирбите» в начале июля — по тайге, раскачиваясь на верховом ветру, уже играли зеленые волны; река Уда пенилась черемуховым цветом, и в потайном, зеленоватом сумраке пойменного березняка угольками мигали таежные саранки, а на залитых солнцем облысках уже приманчиво алела земляника.

Матери на кордоне как раз не случилось, гостила с девчушками у сестры в Погромне; вот, поди, еще в деревне пронюхав это, Гоша и прикатил, чтобы без материного догляда, вволюшку, на полный отмах гульнуть со свояком в лесном скрадке. А то, что наладился он поархидачить — выпить архи-водочки, Ванюшкин отец сразу смекнул, лишь присмотрел, как Гоша, позвякивая бутылками, приволок из люльки мотоцикла кожаную суму.

Сняв брезентовый дождевик, расправив нарядную, вроде еще ненадеванную, вельветовую куртешку, обеими руками степенно и манерно пригладил обредевшие черные кудри.

— Ванюха, налетай! — махнул рукой Ванюшке. — Налета-ай, подешеве-ело… Подставляй рубаху, — сыпанул парнишке жменю карамели в фантиках, а сверху еще и пряников прибавил. — А это тебе, Катя, — тут он выдернул из кожаной сумы цветастую косынку и с церемонным вывертом накинул на плечи оробевшей девушки. — Носи, Катя, да не забывай нас…— подмигнул и ласково погрозил пальцем.

Всучив гостинцы, обернулся к хозяину:

— Ну что, свояк, жива моя скотина?

— Жива,— настороженно поглядывая на Гошу, отозвался отец. — Какая ей холера сделается.

— Ну, тогда надо это дело вспрыснуть, — Гоша стал выставлять бутылки, при этом подпевая и приплясывая возле стола.— Ох, пить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем… Верно, Петро?

— Дак уж куда, паря, вернее.

При виде бутылок отец радостно засуетился, потирая руки и на радостях не зная, в какой угол усадить дорогого гостеньку, и наконец, умостил того под самой божницей, в красном углу.

— Браво у тебя тут, Петро, — широко сев, упрев руки в колени, мечтательно прижмурился Гоша.— Эх, бросить бы все к едрене фене!.. всю эту канитель — и уехать в лес. Жить себе, поживать тихонечко и нервы не трепать…

— Ну, тебе-то, Гоша, грех жаловаться: все у тебя есть, ты завскладом, все в твоих руках. Не жизнь, малина.

— Не-ет, Петро, — Гоша вздохнул и грустно помотал головой,— нет… Все есть… радости нету, покоя… Надоело, бросил бы все, и жил бы вот так в лесу. Сухой коркой питался, но чтоб на душе спокойно.

— Кто тебе мешает?! — криво усмехнулся отец. — Перебирайся.

— Да-а… Но… рад бы в рай, да грехи не пускают… Ладно, давай-ка лучше, Петро, выпьем…— тут на глаза его вывернулась Катя. — Вот бы помоложе, да с молодой женушкой, так и лесу можно жить. И в шалаше рай…

Раз уж матери дома не оказалось, то пришлось Кате гоношить на стол, смущаясь, жарко краснея и беспомощно улыбаясь на Гошины шуточки. Но тот, захмелевший, скоро, вроде, и забыл про нее, затянул лихую песнь:

Схватил девку, да в кабак,

За кузницу, да за мельницу,

За старыми дровами,

За поленницей…

С отвычки быстро охмелев, Ванюшкин отец стал поминать старое — даже то, как Гошка в парнях угробил краснобаевскую барануху, когда казаковал на ней перед девками, и как его миром высекли подле избы-соборни, вспомнил и, как потрошил деревенских хозяев, в том числе и Ванюшкиного деда Калистрата. Гоша, не ввязываясь в скандал, снисходительно улыбался толстыми губами и подливал хозяину, отчего тот быстро отяжелел, сронил голову на столешню. Гоша волоком утащил его в горницу, завалил на кровать, перед тем стянув ичиги.

3

Ближе к вечеру, когда Катя с Ванюшкой собрались по землянику, прицепился к ним и гость, уже вздремнувший и, вроде, вытрезвевший. Прошли версты две вверх по реке Уде, поднялись на сухой взгорок, объятый сосняком и березничком, где среди сухих трав, на солнечном угреве щедрая в то лето уродилась земляника и где желтел сутулый балаган сенокосчиков, крытый лиственничным корьем и дожелта опаленным на солнце пихтовым лапником. Ванюшка с Катей, елозя по траве на четвереньках, подсмеиваясь друг над другом, брали землянику в берестяные туеса, а Гоша, кинув в рот жменю ягоды, развалился возле балагана и курил, поглядывая на девушку сквозь ленивый, кошачий прищур. Потом подманил ее, стал бойко наговаривать, весело помахивая руками.

Ванюшку уманила ягода на край поляны, ближе к сосновому бору, а когда услышал пронзительный, истошный Катин крик, бросился, не помня себя к балагану, откуда рвались приглушенные вопли.

Тогда, малым недоросточком, не мог постигнуть скудным разумением, что же деялось в покосном балагане; хотя, смалу живя подле рогатой животины, которая, бывало, крывалась и на глазах парнишки, он смутно догадывался о том, что творится. Но, перво-наперво, чуял с ошеломляющим страхом и болью, что над сестреницей творят страшное, что, может, приезжий дядька хочет ее прибить. Вначале испуганно и немо, во все глаза смотрел, сунув голову в балаганный лаз, как Гоша, багровый, с остекляневшими глазами, что-то сипло наговаривая, о чем-то умоляя, пригребал под себя Катю, уже и не вопящую, безмолвную, воротящую от жадных Гошиных губ свое бледное лицо, с маятно выкаченными и обмершими глазами. Потом она скрылась за широкой, заголившейся спиной, и Ванюшка, опомнившись, с криком залетел в балаган, схватил подвернувшийся под руку ирниковый прут и стал хлестать по голой спине… Да вот беда, слабы ручонки, и мужик не учуял комариных укусов ирникового прута. А тут диковатый вопль выплеснул его из балагана…

Потом Гоша курил возле балагана папиросу за папиросой и, оборачиваясь к балаганному лазу, уговаривал плачущую Катю, пока, наконец, та не стихла. На обратном пути опять каялся перед девушкой.