Элена Ферранте - История нового имени

Мать девочек не слишком разволновалась, узнав, что Линда поранилась, но, когда я спросила, в котором часу мне приходить завтра, ответила, что дочки этим летом достаточно накупались, так что мои услуги ей больше не понадобятся.

Я не стала говорить Лиле, что потеряла работу, а она ни о чем меня не спрашивала, не поинтересовалась даже, как себя чувствует Линда. Когда мы увиделись с Лилой в следующий раз, она была поглощена подготовкой к открытию новой лавки, напомнив мне спортсмена, изнуряющего себя тренировками перед важным соревнованием.

Она потащила меня в типографию, где по ее заказу в огромном количестве печатали рекламные листовки, и попросила зайти в церковь, договориться со священником, чтобы пришел освятить помещение и товар. Рассказала, что наняла Кармелу Пелузо и положила ей хорошее жалованье, гораздо выше, чем обычно платят простой продавщице. Но главное, она затеяла настоящую войну против мужа, Пинуччи, свекрови и родного брата. Правда, рассказывая мне об этом, она не проявляла особой агрессии, говорила тихим голосом, почти все время на диалекте, и попутно успевала переделать тысячу других дел, вроде бы занимавших ее гораздо больше, чем предмет разговора. Она спокойно перечисляла гадости, которые ей уже сделали и продолжали делать родственники, как кровные, так и благоприобретенные. «Они пресмыкаются перед Микеле, — говорила она, — как раньше пресмыкались перед Марчелло. Меня они просто используют, как будто я не человек, а вещь. Отдадим им Лину, повесим ее на стену… Для них я ноль без палочки». Глаза у нее блестели, под ними залегли темные круги, скулы на похудевшем лице выпирали, уголки губ подергивались в нервной усмешке, открывая белоснежные зубы. Но ее слова меня не убеждали, как и ее показная деловитость. Я догадывалась, что она мечется в поисках выхода, и эти метания изрядно ее изнурили.

— И что ты собираешься делать? — спросила я.

— Ничего. Но мой портрет они повесят на стену только через мой труп.

— Да ладно тебе, Лила. В конце концов, что тут такого? Даже приятно — будешь красоваться в рекламе, как какая-нибудь артистка.

— Я не артистка.

— Это правда.

— Тогда о чем мы говорим? Если мой муж продался Солара с потрохами, по-твоему, пусть и меня продаст?

Я пыталась ее образумить: может, не надо выводить Стефано из терпения? Как бы он опять не начал распускать руки! Но Лила только рассмеялась: после того как муж узнал, что она беременна, он и пальцем ее не тронул. Но едва она это сказала, как меня озарила догадка: а что, если фотография — это не больше чем повод? Что, если Лила нарочно дразнит всю эту компанию — Стефано, Солара, Рино, — нарочно их провоцирует, чтобы кто-нибудь из них отлупил ее до полусмерти и избавил от другой боли — той, что причинял ей живой комочек, зреющий у нее в животе?

Мои опасения подтвердились в тот вечер, когда состоялось открытие новой лавки. Лила оделась в какое-то убогое тряпье, а с мужем у всех на глазах обращалась как с лакеем. Священника, которого сама же просила меня пригласить, выпроводила еще до того, как он освятил магазин, демонстративно сунув ему в руку пачку денег. Затем она принялась нарезать ветчину и делать бутерброды, которые раздавала всем желающим, каждому наливая еще и по стаканчику вина. Народ повалил в лавку валом, Лила с Кармелой не успевали обслуживать покупателей, и Стефано, который по торжественному случаю надел свой лучший костюм, пришлось встать за прилавок даже без фартука.

Дома Стефано наорал на жену. Лила, которой только того и надо было, не осталась в долгу: если он мечтал заполучить рабыню, орала она в ответ, то не на ту напал, она ему не мать и не сестра и, стоит ей захотеть, устроит ему веселую жизнь. Она припомнила ему все, начиная со сделки с Солара и махинаций вокруг ее портрета, и не скупилась на выражения. Стефано дал ей выговориться, а потом ответил потоком еще более грязных оскорблений, но поднять на нее руку так и не решился. На следующий день, когда Лила пересказала мне эту сцену, я предположила, что Стефано, несмотря на все свои недостатки, действительно ее любит. Лила отрицательно помотала головой.

— Вот что он любит, — сказала она и красноречиво потерла друг о друга большой и указательный пальцы.

Новая лавка быстро завоевала популярность в своем квартале; от покупателей отбою не было.

— Касса лопается от денег, — говорила Лила. — А все благодаря мне. Я помогаю ему разбогатеть, я собираюсь родить ему сына. Чего еще ему от меня надо?

— А тебе самой чего еще надо? — спросила я, не в силах скрыть досаду, но тут же поспешно улыбнулась, надеясь, что Лила ничего не заметит.

Помню, что мой вопрос ее смутил. Она задумчиво потерла лоб. Возможно, она сама не знала, чего хочет, и это мучило ее и не давало ей покоя.

Приближалось открытие магазина на пьяцца Мартири, и Лила словно с цепи сорвалась. Впрочем, может, я и преувеличиваю. Но факт остается фактом: она извела всех, включая меня, срывая на нас свою злость и недовольство. Жизнь мужа она превратила в ад, кидалась на свекровь и золовку и бранилась на брата на глазах у рабочих сапожной мастерской; Фернандо делал вид, что ничего не слышит, и лишь ниже склонялся над верстаком. С другой стороны, Лила не могла не чувствовать, что, сколько бы она ни сопротивлялась, ее все глубже затягивает в воронку несчастья; в те редкие разы, когда я заставала ее в новой колбасной лавке одну, не осаждаемую покупателями или поставщиками, она с потерянным видом стояла за прилавком, держась рукой за лоб, словно зажимала рану, и силясь вдохнуть.

Однажды после обеда я сидела дома. Сентябрь подходил к концу, но жара на улице стояла страшная. Приближалось начало учебного года; пролетали последние вольные деньки. Мать с утра до ночи пилила меня, называя бездельницей. Где сейчас Нино, я не знала: то ли в Англии, то ли в загадочном месте под названием университет. С Антонио я так и не помирилась и потеряла на это последнюю надежду: они с Энцо отбыли на военную службу. Перед отъездом он попрощался со всеми, кроме меня. Вдруг я услышала, как кто-то окликает меня с улицы. Это была Лила. Глаза у нее лихорадочно блестели. Она сказала мне, что наконец-то нашла решение.

— Какое решение?

— Насчет портрета. Если они хотят его выставить, пусть сделают так, как я скажу.

— И что ты скажешь?

Она не объяснила; возможно, еще сама не все продумала. Но я знала ее достаточно хорошо, чтобы понять: у нее зреет какой-то план. Такое выражение всегда появлялось у нее на лице, когда в темных глубинах ее души рождался сигнал, запускающий бешеную работу мозга. Она попросила сходить с ней вечером на пьяцца Мартири, где должны были собраться все: братья Солара, Джильола, Пинучча и Рино. Ей нужна была моя помощь и поддержка. Я понимала, что она затевает нечто особенное, что позволит ей одним махом переломить ситуацию в свою пользу, заодно выплеснув скопившееся напряжение.