Вениамин Колыхалов - Горислава

— Ну и тост, — крякнул Василий. — Не хорони. Тут пока люди живут. Скоро мелиораторы нагрянут, произведут распашку полей. Лэповцы линию протянут.

— Пока деревня ноги протянула, — со злорадством перебил Вангулов. — Вон вы как косточки ей переломали сегодня — хруст стоял. Деревня моя, деревенька-колхозница. Была ты чиста, ну а стала навозница… Мавра, мы тебе зеленую и голубую краску привезли. Размалевывай поселение мертвецов. Занимайся малярным делом на общественных началах.

— Вот спасибочки, — проворковала отшельница, забыв о подстольной возне чужой руки и своей ноги. — Подновлю кресты, оградки. Вот спасибочки, Рувим.

— …А ты — вилкой, — прошипел налитой Вангулов.

— Спасибочки, — твердила староверка, отодвигая освобожденную ногу.

— Мавра, тебе кум — протопоп Аввакум, но ты от своей веры отрекись. Веру бичей прими: ешь, пей, деньги хапай да бабенок лапай. Ишь, к бражонке присосалась — не оторвешь. Тебе вино ни с какого конца не положено.

— Не упрекай, Рувимушка. Моя вера на горе замешана. Долготерпцы мы, за старообрядство гонимые. И мы тоже богопочитание принимаем и аллилуйю поем. Пётра-то Первый крутенько брался за раскольников. При Екатерине-матушке послабление вышло. Царство ей небесное…

— Она и на земном ложе в свое царствие не плошала.

— Царица есть царица. Владычица над всеми нами, грешными. Ты, Рувим, не знаешь пословицу: не та вера свята, которая мучит, а та, которую мучат. Над нашей верой сколько веков изгалялись, но мы простоверцами не стали. Двуверие шибко народ мутит, с толку сбивает. Спасибочки власти новой: отшила от себя все веры. Живите, мол, как хотите. Молитесь, как бог на душу положит…

— По мне хоть фигой молись, хоть кулаком. Уткнешься в свою старую церковную продукцию, мусолишь книги, пропитанные пылью и нафталином. Я никакие книжки, кроме сберегательной, не признаю.

— Зря. Сейчас бы я все отдала, чтобы почитать «Историю о страдальцах соловецких», «Стоглав», «Кириллову книгу», «Большой катехизис», при патриархе Филарете напечатанный. Духоборцы за веру страдали, на костер, на плаху шли.

— Да что от вашей веры осталось — пшик один. Старичье по заимкам бородищами трясет. И курят, и пьют, и… все остальное. У бичей тоже бороды лопатой и зубы прокурены. Скажу любому староверу: помолись тремя пальцами, дам тройного одеколона. И помолится. Подумаешь, обряд — два пальца в ряд.

За Мавру заступился отставной танкист:

— Вангулов, чего ты на чужую веру взъелся?! У бабки хоть такая есть. А ты — махровый неверец.

— Какой есть. Не обратно же в… брюхо лезть. Я только в зарплату верю. Чем больше — тем краше.

Нюша громко стукнула дном пустой кружки по столу:

— Тти-хха! Тут постарше вас люди есть, да скромно помалкивают. Тереша, солдат ветеранный, скажи что-либо по-фронтовому. Пусть послушают.

Младшак подтолкнул локтем отца:

— Давай, батя, сказани речугу.

— Речь не речь, но слово молвлю. Вот тут о вере говорили. У бойцов войны она тоже была. Единая, крепкая — вера в победу…

— Вер-рна! — поддакнула Нюша, наполняя пустые кружки.

— …От стен Москвы до стен рейхстага дошли со светлым образом Родины. В нее и только в нее надо вкладывать всю веру сердца и нутра…

— Вер-рна!

— …Кто в деньги верит, кто в книги старопечатные. Я предлагаю тост за кровное единоверство в силу, судьбу народа и Отчизны! Ур-ра!

Как по команде все встали.

— Тебе, батек, не грех большую трибуну поручить. Ма-ла-дец!

Нюша выпила, поцеловала со чмоком донышко кружки и плавно обвела рукой все застолье.

— С неба звездочка упала прямо милому в штаны. Пусть взорвется что попало, лишь бы не было войны.

— Вот это по-нашему! — возликовал Вангулов, подкидывая на ладони кусок мяса. Ему не терпелось прогорланить свою частушку. Он переждал смех, говорок корешей и сыпанул на всю избу:

— Как схороните меня — оставьте в крышке дырочку. Придет милка но могилку, потрясет за пырочку.

Мне показалось: кто-то торопливо шагал мимо палисадника; вздрогнул от неожиданного дружного смеха. Вне застолья оставался в деревне только Савва. Нюша дала ему дозу снотворного и оставила крепко спящим. Неужели отлученный от общей компании старичок проснулся и пошел лунатично бродить по тихой Авдотьевке? Я встал из-за стола, спустился с крыльца и заглянул за угол избы. Савва воровато крался вдоль городьбы. На его голове, надетый шалашиком, болтался мучной куль. Зачем понадобилась ему маскировка?

Старик пригибался, оглядывался по сторонам. Не сразу я сообразил: крадется к танку. Сквозь бревна, доски и жерди подобрался к нему. Увидев грозную силу в окопе, Савва по-дикарски заплясал возле пойманной жертвы, высоко взбрыкивая длинными кривыми ногами. Присел на корточки и стал выкладывать под нависшей гусеницей костер. Проворно собирал вокруг щепки, палки, обломки жердей и заполнял ими все пространство от земли до блестких омертвелых гусеничных траков.

— Эй, Савва! — крикнул я, пытаясь отпугнуть поджигателя, не дать исполниться дерзкой затее.

Увлеченный сбором древесного хлама, тихой Савва не расслышал моего окрика.

Зашел в избу, шепнул Нюше.

Она уронила из-под себя табуретку, и, несмотря, на хромоту, мигом пролетела над скрипучими половицами найденовской горницы. Я боялся посвятить в тайну парней. Подгулявшие, они сейчас понесутся к тягачу и неизвестно чем все кончится для больного фронтовика. Нюша одна сумеет его образумить.

Вскоре на улице раздался взрыв.

Мы выбежали на крыльцо и увидели ворох густого черного дыма. Нюша была на полпути к танку, плотно окутанному пороховой гарью. Из зловещей смрадной завесы выбрел шатающийся Савва, держа наперевес тяжелый огородный кол. Он был страшен своей решительной, на все готовой фигурой. Даже жена резко замедлила размашистые шаги.

Большими прыжками растерянный водитель обежал стороной грозного старика и понесся к тягачу. Дым рассеивался. Можно было рассмотреть ползущие по броне змейки огня. Подбежав, отставной танкист схватил лопату, стал швырять на пламя волглую землю, перемешанную с осколками стекла. Парни помогли затушить огонь пиджаками и рубахами.

Вангулов раззявил большегубый рот и взлаивал оглушительным хохотом:

— Молодчага, старикан! Ловко рванул! Наверно, бутыль пороху не пожалел. Васька, чекань ему медаль «За отвагу».

Василий посмотрел под ноги, увидел струйку несгоревшего пороха.

— Савва, оказывается, действовал по всем правилам взрывного искусства. Дорожку из дымного пороха провел. Вот тебе и полоумный.

Нюша уводила взрывника домой, вытирая платком кровь с его щеки и подбородка. Изредка старик поворачивался к танку, к суетящимся парням и грозил в ту сторону высоко поднятым грязным кулаком.