Вениамин Колыхалов - Горислава

Отшельница перебирала в памяти все домогательства парней, мужиков, стариков и оставалась довольной своей женской стойкостью. Ну, падала, когда хотела, так делала это в святой забывчивости, в помутнении рассудка. И они пронеслись, протекли песочком крошечные прегрешения протекшей житейщины. Корили ее наблядованным ребенком. Накрепко прикусывала язык, обезоруживала всех оскорбителей долгой немотой. В горькие, обидные минуты приходило на память, высвечивало мозг наставление Аникея:

— Мы во лесах, во скитах потаенных вольности ищем. И плоть наша вольна, нам одним подчинима…

Горислава считалась на всю глухую васюганскую округу первой травницей. Знала, где растет болотный широкостебельный аир, где можно собрать редкое насекомоядное растение — росянку. В пору цветения душистого, любимого пчелами белоголовника-лабазника, иван-чая, пижмы, зверобоя, душицы бабушка никогда не возвращалась домой с пустыми руками. Плавным движением по стеблю сверху вниз легко снимала с кипрея упругие продолговатые листья, укладывала в полотняный мешочек. Срезала ножичком, собирала в пучки лекарственные растения, сушила под навесом на сквознячке. В сенях, в кладовке таких веничков лежало и висело великое множество. Черёмуховую кору, корни болотного аира и шиповника, луковицы лесной саранки, плоды боярки, черники, голубицы, марьин корень — все припасала впрок бабушка Горислава. От многих недугов находила нужные средства для деревенских больных. Уносили от нее травку, корешки, настойки, мази от зубной боли, лечила от кашля, поноса, головокружения, бессонницы. Найденовская изба — незакрываемая аптека — притягивала к себе страдающих геморроем, одышкой, насморком, грыжей, глистами, болезнью суставов. Врачевательница щедро раздавала мази, порошки, сделанные из кореньев, листьев, поила кедровым бальзамом, травными отварами. Они изгоняли разную хворь.

Бабушка готовилась к выходу в лес, словно собиралась в большой, светлый храм. Надела чистое серое платье. На посеребренную голову накинула новый платок в синий горошек. Движения были плавные, чинные, подчеркивающие важность и торжественность предстоящей встречи с родным, желанным лесом.

На раздорожье нас поджидала улыбчивая Нюша. В руке пластмассовое ведерко, в нем удобный самодельный нож для подрезки грибов. Горислава выше своей давношней подруги на голову. Рассказывала воспоминание из детских лет:

— Была маленькой, маманя пугала: будешь сердитой — не вырастешь. Ни на кого в сердце обиду не держала. Вот и тянулась.

Нюша подсмеивалась:

— Ты не из-за этого вымахала. Ты всегда за солнцем подглядывала. Тянула к нему головенку, как подсолнух.

Однажды Горислава заметила;

— Природа все мудро лепит: может человека-пустобреха сделать и пустой кедровый орех.

Мы вошли в роскошное неохраняемое царство леса. Солнце пока не осилило вершину неба, но взбиралось туда безустально и неудержимо. Бабушка глядела на него глазами, полными святой дочерней любви. В любой исповедальный час души находила в своем солнушке желанное утешение, черпала истинно крепкую неизменную веру. За долгое разногодье жизни не случалось в этой вере отступничества, сомнений и разнотолков. Светило являлось нетускнеющей огнеликой иконой на весь небесно-земной приход: в нем Горислава считала себя постоянной, усердно молящейся прихожанкой. В вечной религии поклонения солнцу находила все нужное созерцательной душе и отзывчивому, щедрому сердцу. Чистилище жизни она проходила через сиротство. Молчаливая, замкнутая на людях Горислава вверяла природе себя, делилась тревогами и надеждами.

Любой березово-осиновый колок, тропинка, прошивающая луговину, чистая лесная поляна могли служить для бабушки открытой исповедальней.

Даровитая родственница природы, встав лицом к восходу, творила пылкое крестное знамение:

— Да святится имя твое, Солнушко! Одно ты, живя на небе великом, согреваешь праведников и грешников, щедрых и алчных, добрых и жестокосердных. Ко всем милостиво. Дела твои на доброте держатся. Что мы — рабы земные — без тебя значим? Раскольники веру надвое поделили, рассекли ее, разнесли по скитам и заимкам. Устроили тайные мольбища. Бородачи на бритоусов исподлобья глядят. Староверцы кружку мирянам не подадут: брезг берет. Дверную ручку полдня чистить будут, если ее чужие пальцы коснутся. Что это за вера, облеченная в тайну? Ты, Солнушко, каждое утро доносишь до земли проповеди светлые, искренние. Каноны твои любому смертному понятны. Не забываешь весну на лето поменять, осень на зиму. Лучи твои гонцами мчатся, повсюду их встретишь… Придет ко мне смерть, об одном попрошу ее: пусть позволит последнее спасибо отшептать тебе, помолиться за веру твою ясную. С нею жила, с нею упокой смертный приму. Не сотворило ты, Солнушко, такую целебную травку, которая бы могла омолаживать. Вот и уходим с земли этапами, не застим долго свет вечный. Вера моя древняя, некараемая. Благодарствую тебе, Солнушко, за тепло летнее. За траву и грибы, вызволенные из землицы. Глядишь ты, наверно, на меня и думаешь: чего старая бормочет? Пора в загробье отходить. Отойду, милое, отойду. И ты меня тогда звоном лучей помяни…

Такие монологи длятся подолгу. Бабушке приятно доносить до солнушка ясный свет чистой души.

Тугоголовые подберезовики, подосиновики попадались нам на каждом шагу. Нюша лихо срезала их ножом, бросала в зеленое легкое ведерце. Горислава подрезала грибы неторопливо. Очищала от прилипших хвоинок, листиков, травы. Шепталась с крепенькими, бравыми молодцами в разноцветных шляпках, ласково укладывала на дно берестяного кузова.

Разносился веселый стукоток дятлов, добывающих подкорный трудный корм. Наперебой заливались кукушки, в честных поединках перекуковывая одна другую. Трещали неумолчно дрозды-рябинники. Словно передразнивая ворон, кричали беспокойные кедровки.

Попадались сплошные заросли цветущего кипрея: над землей нависла светло-фиолетовая недвижная дымка. Дикие пчелы терпеливо обшаривали цветы, купаясь в пыльце медоносных растений. Горислава ловко ухватывала пчелок за спинку, прижигала жалом шею, бока, ноги Нюше. Соседка давно привыкла к такому лечению. Даже не вздрагивала, как прежде, от пчелиных крепких ужалов. Бабушка слегка стукала в морщинистую шею терпеливой пациентки гудящей пчелой: науськивала ее на дряблое тело. Разгневанное насекомое притискивало к коже гибкий задок, выпускало крошечное жало. Нюша визгливым, обрадованным голосом вскрикивала:

— Во-от, зацепило!

На теле оставалась пыльца, сроненная с ножек, с брюшка захваченных для лечения пчел. Жаль, что этой пыльцой не опылить Нюшу — увядающий цветок почти улетевшей жизни.