Вениамин Колыхалов - Горислава

Крисанф сжигал в подполе порох, подпаливал бересту и совал в норы. Газовая война не сократила крысиную орду. Апостолы Петр и Павел подолгу дежурили с рогатками около прогрызов в полу, стерегли нахальных приживалок. Иногда стрелкам удавалось попасть и оглушить пулькой особо смелую разведчицу, рискнувшую на вылазку средь бела дня. Крыса летела кубарем, притворялась мертвой. При подходе стрелков подпрыгивала, ощеривалась: мальчишки замирали на месте и в страхе пятились к печке.

Годы шли. Ветшала изба, нижние венцы изъедал липучий грибок. Председатели в колхозе менялись часто, ни один не свалил с дектяревцев затяжную нужду. Игольчикова давно сняли с кладовщиков. Года четыре выколачивал рубли на разных работах, затем надолго засел с дробовиком сторожить деревенский магазин.

Кажется, с сотворения мира орали здесь петухи, слышался собачий брех, гремели телеги, постукивали бадейки.

Со страниц газет замелькали непривычные дотоле слова — культ личности. Народ не верил, что кто-то может потревожить живучее имя, с которым еще недавно умирали на войне, загибались в тылу, лелеяли надежду на скорый приход земного рая.

Потомственный рыбак и охотник трахомный остяк Тимоха Типсин таращил воспаленные глаза и вопрошал возле магазина колхозников:

— Чаво разорались на мертвого человека — куль Сталина, куль Сталина?! У нас артельный начальник недавно четыре куля рыбы упер — ничего не было, а тут за один куль трясут… и кого трясут?!

Над Тимохой потешались, отсыпали на его грязную заскорузлую ладонь табачку на закрутку, напяливали на глаза измызганный картузишко. Дитя природы и стопки Типсин часто спал под перевернутым обласком. Зимой обитался с большой семьей в низкостенной хибаре, где по стенам болтались недовязанные сетенки, висели петли на зайцев, иглицы и дратва.

Из далеких матерых болот гладко катилась темноплесая речка-кружилиха. Вослед за тихим ледоплавом проносились мирные бревна, приколдовывая людей на крутом оползневом берегу. Из дали небес подступали матовые ночи, укорачивая жизнь звезд и темноты.

Пасмурным днем на деревянной моторной лодке приехал в Дектяревку сутулый коротконогий человек, отыскал избу Крисанфа. Кобель на дворе встретил его злобным, захлебистым лаем. Выглянув в окно, Игольчиков увидел давнего знакомца и вздрогнул. Заторопился на улицу, утихонил пса, распахнул калитку. Гость снял шапку, обнажив гладкую, бугристую лысину. Улыбка льстивая, заискивающая.

— Узнаете меня, дорогой Крисанф Парфеныч?

Хозяин удивленно всплеснул руками, тоже расплылся в улыбке.

— Сколько лет, сколько зим, Илья Абрамыч? Какими ветрами в наше захолустье?

— Дома кто?

— Жена. Ребятишки за черемшой удрали.

— Поговорим на улице. Какими ветрами, спрашиваешь, залетел сюда? Ветрами перемен. Газеты читаешь, радио слушаешь. Косточки вождю перемывают, Берию, Ежова трясут. Мы были исполнителями. Прикажут — любого за шкирку. Надо — за колючую проволоку. Надо — чик-чик. Во внутренних делах всегда строго. Всякая сволота по нашей земле бродит. Враги маскируются. По стране покатилась обратная волна: оправдывают ранее репрессированных. Следственные комиссии шныряют. Сюда не заглядывали?

— Пока нет.

Гость выпустил вздох облегчения.

— Помнишь, мы брали за поджог смолокуренного завода Игната Гришаева?

— Хорошо помню.

— Если нагрянет следователь, будет разбираться по заявлению, подписанному тобой, стой на своем: поджог умышленный с целью подрыва сибирской промышленности. Ты же видел, как смолокур пол керосином обливал, зажженную бересту подносил?

— …Своими глазами видел…

— Вот так и говори. На своем стой.

— Илья Абрамыч, вы сейчас в органах?

— Надоело. Ушел. Экономистом в тресте.

На лице гостя вздымался горбатый, сильно утолщенный внизу нос. Пухлые вывернутые губы были покрыты легким налетом синевы. Собачья служба былых лет подарила дурную привычку скусывать с губ частички мяса, гасить таким образом нервозность. Ямки на искусанных губах затягивались нарастающими пленками, причиняя долгую, противную боль. И сейчас Илья Абрамыч будто ужевывал что-то во рту, сплевывая изредка окровавленной слюной. От его широкой лысины кружком свешивались жидкие седоватые волосы, маскирующие обильную перхоть.

Пытаясь застолбить взглядом зеленые суетливые глаза гостя, Крисанф видел, как они ловко увертывались, и это ловкачество блуждающих очей начинало раздражать магазинного сторожа. Со злорадством думал: «Прибежала лиса заметать следы. Кто мне подсунул бумагу с обвинением смолокура? Ты. Наверно, трясти стали, так живо приперся… Ведь если сознаюсь — меня загребут».

— Накорми меня с дороги, Крисанф Парфеныч, да я назад поеду.

Обрадовался хозяин: замольщику грехов не придется ночевать в его избе. Чертовщина бы получилась: он на ночное дежурство, гость останется под одной крышей с Матреной.

Долго стоял Игольчиков на берегу, ждал, когда продолговатая лодка скроется за речным поворотом. Сплюнул и пошел домой. Гадкое, давно обретенное чувство страха сильнее сдавило пружинной хваткой. Со дня на день ждал следователей, распутывающих дела и делишки давних лет. По председателю могли бы допрашивать тятю, да его тю-тю. Мужик криво улыбнулся от этих, рядом поставленных слов. Ишь как оборачивается время. Кто бы мог подумать, что разлучат в мавзолее двух вождей, спаянных жизнью и смертью. Крутенько взялись за культ, высвечивают тайные документы. Пускают гонцов по весям и городам. Они с немалым опозданием доискиваются правды. Да где ее, всю-то правду, на дыбки поднять? Всю-то ее на свет божий не выведешь. Может, заявление на смолокура из дела изъято, пеплом развеяно. Кто-то ведь тоже трясется за свою шкуру, недоволен шумихой, поднятой вокруг реабилитации.

Для Крисанфа было непонятным слово экономист, произнесенное носатым гостем, но он догадывался, что этот гусь живет в тепле и достатке. Сторож ходил потерянным, натыкался на табуретки, задевал косяки, лунатично бродил по двору. Взял ружье, раньше обычного побрел на дежурство.

Дектяревский магазин смешанных товаров стоял неподалеку от оврага, туда сваливали поломанные ящики, бочки, всякий хлам. Охранник вслушивался в тихое журчание ручья на дне оврага, с трудом борясь с подступающей дремотой. Немо и тупо глядел на него массивный амбарный замок с магазинной двери. По ней, словно санный подрез, тянулась от косяка стальная ржавая полоса. Разгоняя сон, сторож ходил вокруг магазина, видя через стены все содержимое полок. Вот здесь, с южной овражной стороны, стоят ящики с вином… неплохо бы сейчас принять чуть-чуть, взбодрить кровь, отпугнуть тягостные думы. Приехал, нагнал их давний знакомец, черт бы его побрал.