Вениамин Колыхалов - Горислава

Бежит Васюган, ловит каждое слово бойца последней войны. Не крепка у воды память, да крепка у солдата. Струится река среди зеленого однообразия болот, лугов, мимо залесенных увалов. До самой Оби с пути не собьется. Зимой будет пробираться на ощупь подо льдом и под снегом в долгой, нудной темноте. И тогда не нарушит векового притяжения, не запамятует, куда надо стремиться, чтобы соблюсти вечный закон вечного движения.

Терентий Найденов тоже не сбился с пути жизни. Он не искал иного добра, чем то, которое давал колхоз на Васюгане. Приверженность к нелегкой нарымской земле была сильной. Множество иных краев повидал Терентий Кузьмич. Видел такие земли, где даже угрюмые камни выжимали из своих щелей яркую зелень упрямых растений. Там за одну неделю обрушивалось на поля и леса столько тепла и солнца, сколько не подарит все нарымское лето. Скупа на тепло земля сибирская. Чего недодает северное солнце, охотно дарит русская широкозадая печь. За окнами наперебой пересказывали новости странствий ледяные ветры, а запечные сверчки славили устойчивое тепло чисто выбеленной кирпичной махины. И забывался юг, виденный в военных походах, монотонный шум настырного прибоя, горячее солнце с обрушительным ливнем лучей. Другие ветры успели спеть много песен, но в голове сапера Найденова постоянно звучала долгая проголосная песня северных ветров. И даже в вое снарядов улавливался вой затяжной нарымской пурги.

От курка винтовки Терентий ни разу не намозолил указательный палец. Ноги мозолил и не раз: дорог выпадало солдату больше, чем патронов. И чем больше стелились они перед ногами — большие и малые, проселочные и асфальтированные, лесные и луговые — тем отчетливее виделась послепобедная железная дорога домой. Часто вставала наяву и в снах стальная долгожданная дороженька до Томска. Она увозила на войну. Должны же вагонные колеса отстучать и победный марш.

Васюган течет медлительно и важно. Сознает, что и он причастен к победе над лютым врагом. Он был в тылу воином труда. Кормил бойцов и трудармейцев рыбой. Перенес на своей несогбенной спине множество кубометров ценной древесины. Доставлял баржи с хлебом северных колхозов, с тюками меховой одежды для бойцов, с пучками лыж для лыжных батальонов сибиряков. Перевозил на палубах и в трюмах речных судов горы ружейной болванки для военных заводов, посылки для фронтовиков, бочки с рыбой и ягодой. Увозил на фронт здоровых мужчин. Вертал увечных. Доставлял страшные похоронки в плотных конвертах… Все было… все прошло… Васюган тоже стоически вынес весь путь от войны до победы, Васюган являлся для страны и фронта лишним орудийным стволом. Для затерянной в лесах и болотах Авдотьевки многими лошадиными силами, опорой и поддержкой в годины тяжкого труда.

Молчим, глядим на плавную текучесть темной воды. Ярко и свежо блестит под солнцем зелень лугового заречья. В высокой синеве сбились с пути, заблудились в безмерных просторах недвижные облака. Июльская жара легко усыпила кусты и травы. Васюган умудрялся спать на ходу, подталкиваемый силой упрямого течения.

Палящее солнце вынудило забрести в мелководье двух крупных ворон. Они смешно приседали, погружали в воду головы. Резко встряхивали ими, обдавая себя крупными брызгами. Расправив крылья, распушив хвосты, с прискоком бегали по крепкому песчаному дну. После недолгого приятного купания выбрели на сухой песок, принялись чистить клювами перья. Взлетели, сели на корягу. Торопливо трясли хвостами-веерами. Искрилась под лучами мелкая водяная пыль.

Терентий Кузьмич смачно зевнул, потер икры занемевших ног.

— Пойдем, гостенек, до избы. Славушка нас заждалась.

Изба встретила нас приятной прохладой. Горислава успела приготовить окрошку. Сидела на кровати, шустрыми спицами вязала серый толстый носок.

— A-а, гулеваны явились. Поспали бы после обеда, чем макушки жарить. Я вот соснула часок, силы на волосок прибавила. Знаю: не надо много спать, каждую минуточку для жизни остатней приберечь бы. Поделать ничего не могу — постель силком тащит. Ох-хохошеньки. Смерть всех сроднит, на одну глубину опустит. Где такая хворостина, чтобы отпугнула ее, проклятущую?

— Славушка, чего грусть на себя нагоняешь? — Тереша нежно погладил старушку по плечу.

— Не грущу. Мы в честном труде жизнь прожили, теперь и смерть не в муку. Вот вспоминка на ум набрела. Пришла к старушке смерть, спрашивает: «Ко гробу все приготовила? Ничего не забыла? Смотри — все, по-моему обряду положенное, приготовь в срок». — «Я бы рада приготовить, — виноватым голосом попеняла старуха, — да в сельпе белых тапочек нет. Без тапочек ведь не примешь». — «Не приму. Они чтоб непременно были». — «Может, ты, смерть, деда попервости возьмешь?» — «А он готов меня принять?» — «Готов. Со вчерашнего дня лыка не вяжет… хватай, ногой не дрыгнет». — «Но в списке под номером у меня ты». — «Раз так, — вздохнула старуха, — дай лук к зиме приберу. Потом — твоя…».

Рассказывая, Горислава не замедляла бега отполированных пальцами спиц. Слово за словом. Петля за петлей. Казалось, вместе с толстой шерстяной ниткой вплетается в носок по словечку и небольшая вспоминка.

Колыхнулась марлевая занавеска, закрывающая дверной проем. Через порог перешагнула шустрая Нюша-хромоножка. Вместо здравствуйте пропела с хрипотцой:

— Я любила тебя, гад, четыре годика подряд. А ты четыре месяца и то хотел повеситься.

Горислава поспешно отложила вязание, встала с кровати.

Тереша не выразил ни радости, ни огорчения при появлении соседки. Шепнул мне:

— Нюша опять, как баржа с перегрузом.

— С каким пузом?! — набросилась гостья на старика. — Чего стыдишь? Ты это брось, солдат ветеранный. Любовью лет двадцать не занимаюсь. Нашел чего — с пузом! Какой-то дурачина мне по молодости ворота дегтем вымазал. Хотел на позор поднять. Прошла я по деревне из конца в конец и несколько раз прохайлала:

— Кто-то вымазал ворота. Люди беспокоятся. Я отскабливать не стану — дольше не расколятся… Ты мне, Тереша, стыд в глаза не пускай.

Ворчала Нюша незлобиво, с присмешками. Горислава разливала по тарелкам холодную окрошку: от нее исходил терпкий запах тертой редьки.

— Скажи мне, Тереша, солдат ветеранный, почему человек не на век рождается? — Круговым движением ложки гостья размешивала в тарелке сметану. — Даже неказистому хочется долго жить, а подкрадется время и снасильничает. Нас вот, стариков, молитвы берегут. С ними ложимся. С ними встаем. Сегодня за ноченьку долгую снов божественных насмотрелась. Ангелы-архангелы пухлые летали, крылышками махали. Под утро господь в черном одеянии приснился. Упала ему в ноженьки, ревмя реву от счастья. Храм осветят свечи, душеньку молитвы. Один владыка над нами, над землей и небом: бог. Не вчера его на престол господний посадили. Не сегодня снимут… Так почему, Тереша, не полный век человеку даден? Ты фронты проходил, вразуми баб.