Йен Бенкс - Улица отчаяния

— Да? — Я тоже взял одну из банок и начал ее рассматривать. — Ты уверен?

На этикетке был положенный список ингредиентов; ну да, вот оно, пропеллант — закись азота. Инес, Дейв, Кристина и я экспериментировали как-то с веселящим газом, в Мадриде, что ли. Странная штука.

— На все сто. Один мой знакомый говорил, его брат читал про это в «Сайнтифик америкен».

— Ничего себе.

— Хочешь попробовать?

— М-м-м, да не особенно, а ты, если хочешь, давай, я тебе мешать не буду. Чего мы тут у дверей торчим, пошли внутрь.

Обогреватель работал на полную катушку; в попытке если уж не заглушить, так хотя бы немного скрасить его утробное гудение я поставил на проигрыватель какой-то григорианский хорал. Мы с Томми придвинули свои кресла совсем близко к соплу, только-только чтобы не поджариться. Томми снял носки и повесил их сушиться на тележку, с немалым трудом втащенную нами по ступенькам.

— Знаешь, Джим, мне жуть как неловко насчет собаки вчера. — Томми поджал губы и горестно покачал головой. — Ну точно пес был не в себе, точно. Я хотел было всыпать ему по первое число, а потом думаю, ну и что толку? Кому от этого будет лучше?

То обстоятельство, что после первого же удара пес сожрал бы обидчика с потрохами, было скромно опущено.

— Все в порядке, — утешил я Крошку, — я тут все уже прибрал. Не бери в голову.

— Ладно, я уже сдал его дяде, теперь нам бояться нечего. Ну, конечно, пока у него снова кишка не вывалится.

— Конечно.

— А ты точно не хочешь этой штуки? — Томми протянул мне одну из своих банок.

— Нет, я стараюсь с этим делом завязать. А ты выпить не хочешь?

— Выпить? — Томми провел несколько секунд в раздумьях, а затем кивнул: — Да, Джим. Я бы принял на грудь малость водки, если ты, конечно, не против.

— Тогда я схожу.

За моей спиной раздалось короткое, характерное шипение. Когда я вернулся с бутылкой «Столичной» и двумя стаканами, весь пол был заляпан густой белой массой, а юный токсикоман мрачно разглядывал вконец выдохшуюся банку.

— Поймал кайф? — поинтересовался я.

— Да не то чтобы очень. — Томми поставил банку на пол, взял другую, поднес прямо к ноздре, даванул на рычажок и резко отдернул голову, когда пена угодила ему в нос. — Вот же сука!

— А ты попробуй сперва постучать ей по дну, — посоветовал я, едва сдерживая смех; Томми нагнулся и начал долго, натужно отсмаркиваться.

Моя рекомендация оказалась удачной, и на следующий раз пена не попала ему в нос, однако желанного эффекта все равно не наступило — газ пошипел немного и кончился. Томми скорбно улыбнулся и взял новую банку.

— А где ты их, собственно, спер? — спросил я.

— У меня есть дружок в «Престо», он прихватывал по банке из ящика и где-то там их заныкивал, а сейчас, перед Рождеством, у них там сплошная суета, так он исхитрился и выкатил мне телегу.

Томми вынюхал еще одну банку, неуверенно, словно на пробу, хихикнул и вскинул на меня глаза; я пожал плечами.

Понаблюдав с минуту, как он вслушивается в свои ощущения, я спросил:

— Так что, цепляет?

— Не-а. Вроде нет.

Теперь Томми брал по две банки за раз, резко стучал ими по полу и вынюхивал одновременно в две ноздри. Он повторил эту операцию раз шесть-семь, а затем откинулся на спинку кресла и начал судорожно хватать ртом воздух, лицо у него было какое-то странное. Переведя дыхание, он снова попробовал хихикнуть.

— А теперь? — спросил я.

— Ну, вроде как голова кружится.

— Перенасыщение кислородом, — сказал я.

— Это что, и все, что от них получается? — Томми осуждающе взглянул на банки. — И ведь нисколько не плющит.

— Да нет, как был ты круглый, так и есть.

Томми взглянул на меня, негромко хихикнул и вдруг залился неудержимым хохотом. Я покрутил в руке недопитый стакан с водкой, решил, что моя шутка вряд ли могла вызвать такую оживленную реакцию, и взял с тележки пару банок.

Правду говоря, я так и не знаю, действовали эти чертовы банки или нет. Мы с Томми сидели, рассказывали друг другу что-то вроде как смешное и то хихикали, то в голос ржали, но вполне возможно, что вся наша веселость была результатом самовнушения, а жалкие крохи газа, попавшие в наши легкие из банок, не оказали на нас никакого — или почти никакого — действия. Мы смеялись потому, что считали, что нам должно быть смешно.

Дай человеку под видом косяка нормальную, разве что не совсем обычную на вкус сигарету, и он от нее забалдеет, я видал такое не раз и не два; я видел, как люди принимают «спид» и даже парацетамол в полной уверенности, что это кокаин, и пьют, не замечая, что у них в стаканах голая, почти без следов алкоголя, вода. Все зависит от того, чего ты ожидаешь, в чем тебя убедили, во что ты поверил.

Томми ушел но своим делам, оставив мне в наследство полную тележку обессиленных банок со взбитыми сливками. Моя церковь с ее необозримыми запасами СЭВ-овской продукции представлялась мне вполне подходящим местом отдохновения для этой кучи банок. Полных «продукта». Это так на них прямо и было написано. Что они полны взбитого «продукта». Не «сливок», не «произведенной из молока пены» и даже не «белой, липкой зюзи, имеющей весьма отдаленное сходство с чем-то таким, что, возможно, было получено из коровы», а именно «продукта».

Продукт. Пароль, отзыв и всякий там шибболет нашего века. Теперь ведь все продукт. Музыка — тоже продукт. Продукт, продуцированный продюсерами для впаривания потребителю. Я не думаю, чтобы кто-нибудь набрался уже наглости называть «продуктом» картины (разве что дабы обидеть), но и до этого недалеко. Картины мертвых художников будут котироваться на бирже. Голубые и розовые фишки Пикассо. Картины с золотым обрезом. Мы оцениваем то, чем дорожим, и тем самым его обесцениваем.

Мне бы сидеть и сидеть там, среди моих коммунистических сокровищ, под хриплый рев нагревателя, вдыхая уютный запах недогоревшего парафина, на пару с недопитой бутылкой водки, но я пошел в крипту и начал возиться со своей умопомрачительно дорогой музыкальной техникой, работать над идеями, которые могли когда-нибудь развиться в рекламные джинглы или в саундтреки к фильмам захватывающе интересным, если верить афишам и анонсам, и уныло-посредственным, когда смотришь их на экране.

Макканн ждал меня в «Грифоне». По субботам мы всегда здесь встречаемся, это день нашего Вечернего Загула, нашего Выхода в Общество. Для такой оказии мы даже принаряжаемся, были случаи, когда я повязывал галстук и надевал нечто похожее на костюм. Не знаю уж почему, но именно так вырядился я и в тот день.

И кто бы подумал, что это может иметь катастрофические последствия.

— Лихо ты выглядишь, Джимми.

— Внешность обманчива, — успокоил я Макканна.

— Чего пьешь?

— Половину и половину. — Я вдруг задумался, почему это полупинта крепкого с виски не называется просто «единица» или «целое». А может, где-нибудь и называется. Вернулся Макканн с нашим питьем; в «Грифоне» было тесно и шумно. Я стряхнул с шинели подтаявшие снежинки.