Ганс Кирст - Фабрика офицеров

— Камераден, — обратился Крамер к фенрихам, — я предлагаю спеть хором.

— Согласны! — охотно отозвались фенрихи.

— Можем мы спросить господина капитана, — обратился Крамер к Федерсу, — какой песней мы могли бы его порадовать?

— Если вы придаете этому значение, то давайте споем «Люнебургскую степь».

— Поем «Люнебургскую степь»! — громко возвестил Крамер. — По специальному желанию господина капитана. Два-три, начали!

Фенрихи запели стройно и громко, больше громко, чем хорошо. Капитан Федерс со скупой улыбкой на лице слушал хрипловатое пение услужливых фенрихов.

А в широко раскрытых дверях стоял хозяин кабачка Ротунда и с явно наигранным удовольствием слушал пение своих гостей, которых он никак не мог себе представить такими мирными: сидят такие милые, солидные, благовоспитанные молодые люди, в которых просто невозможно узнать тех самых дебоширов, что всего лишь несколько дней назад разгромили его заведение, да еще за какие-то считанные минуты.

Сейчас же они орали «Люнебургскую степь», энергично раскрывая и закрывая свои сорок ртов. И в то же самое время сорок пар глаз внимательно следили за реакцией на пение их офицеров. Заметив, что и преподаватель тактики и офицер-воспитатель, кажется, довольны ими, фенрихи повеселели и приободрились. По крайней мере ни один из офицеров не проявлял и капли агрессивности. Конец песни прозвучал радостно и энергично.

— Слово предоставляется господину капитану Федерсу! — провозгласил громко Крамер.

Федерс на миг задумался, затем поднялся с места и своим обычным тоном, разве что несколько мягче, сказал:

— Хотя я здесь и не просил никого предоставлять мне слово, поскольку тут нет человека, который мог бы лишить меня этого, но раз уж я встал, то я не хотел бы пропустить лишнюю возможность, чтобы не обратить ваше внимание на небольшой нюанс. А именно на тот факт, что все вы находитесь не на занятии по тактике, что, по-видимому, особенно всех вас радует. А как частное лицо, в данном случае я хотел бы сказать вам следующее. Пусть никто из вас не пытается гордиться великими достижениями, не употребляет высокопарных слов и не считает себя сверхчеловеком! Лучше не доверяйте всем и каждому, и в первую очередь самим себе, так как сейчас на каждом шагу злоупотребляют человеком. А теперь забудьте все это, если, конечно, можете, по крайней мере до завтрашнего утра.

Фенрихи делали вид, что они внимательно слушают своего преподавателя, а некоторые из них даже кивали, как бы подтверждая правильность сказанного им, хотя вряд ли хоть один из них понимал, услышал ли он глупость или же нечто умное. В подобных сомнительных случаях было принято делать задумчивый вид, который никак нельзя было бы истолковать как неоптимистичный и легкомысленный.

Все фенрихи выпили за здоровье капитана Федерса, предварительно получив от него разрешение на это.

Затем снова встал Крамер, который все время следил за ходом вечера, продуманным им до мельчайших деталей. Повернувшись к Крафту, он заговорил словами, которые были заранее обдуманы:

— А теперь мы хотели бы попросить господина обер-лейтенанта назвать нам его любимую песню и разрешить нам спеть ее.

— «В поле, на жесткой земле», — ответил Крафт.

Крамер, довольный, улыбнулся, так как он ожидал, что Крафт назовет именно эту песню, и потому еще до вечера несколько раз прорепетировал ее с фенрихами. Крамер еще раньше заметил, что обер-лейтенанту почему-то нравится эта песня, быть может, потому, что другой он просто не знал, да это было уж и не так важно, главное заключалось в том, что тот высказал желание и отделение, которым он командовал, могло его выполнить.

Все пели с таким чувством, что, казалось, вот-вот заплачут от умиления.

— Этак и завыть можно, — тихо прошептал Меслер, обращаясь к своим соседям по столу. — Дайте мне кто-нибудь носовой платок, а то мне свой на это жаль, к тому же он у меня один-единственный и находится в белье.

Некоторые из фенрихов, и среди них, разумеется, поэт Бемке, были по-настоящему тронуты песней: «В поле, на жесткой земле, растянусь я усталый!..»

Даже сам Крафт слушал далеко не без сочувствия, в этом можно было не сомневаться: он размечтался о сугубо личном, тронутый меланхоличной мелодией, которая представляла собой искусную смесь церковного псалма с народной песней. Под такую никак нельзя было маршировать.

Как только утихли последние слова песни, так растрогавшей всех, Крамер снова решил взять бразды правления в свои руки.

— Господин обер-лейтенант, разрешите предоставить вам слово.

— Ваше здоровье! — ответил Крафт.

Сказав это, он, чтобы отрезать все пути к многословию, поднял бокал и, кивнув фенрихам, которые даже не успели опомниться, выпил его до дна. Всех это несколько насторожило, но зато и заметно оживило.

— А теперь можно курить и разговаривать, — проговорил Крамер, обращаясь к фенрихам.

Все сразу же заговорили, довольно оживленно, но все же не чересчур громко. Причем разговор их был совершенно безобидным, ни одно слово не могло покоробить слуха офицеров.

Время от времени они что-нибудь пели, поскольку пение являлось лучшим способом избежать какого-нибудь упущения, да и сами песни, которые они пели, были лишены каких бы то ни было грубых сексуальных выражений и не носили ни малейшего намека на политику. Именно поэтому у всех было хорошее настроение.

Однако, как бы там ни было, в душе все очень обрадовались, когда капитан Федерс и обер-лейтенант Крафт начали прощаться с ними.

— Если вы еще раз пожелаете разгромить какой-нибудь кабачок, — с усмешкой проговорил капитан Федерс, — то сначала подумайте о том, к каким последствиям это может привести. Подумайте и о том, кто же из вас будет выступать в роли козлов отпущения, так как позже, когда вы предстанете перед полицией, вам уже должна быть ясна общая картина положения. Самым верным способом искупления вины пока все еще является война. С ее помощью можно урегулировать все на свете. Гораздо легче, прикрываясь именем справедливости, мира или свободы, сжечь дотла какую-нибудь деревню или же стереть с лица земли город, чем разбить от избытка чувств винную бутылку.

Перед своим уходом из кабачка обер-лейтенант Крафт сказал своим питомцам:

— Ровно в полночь, друзья, все вы до одного должны быть в казарме, и безо всяких песен, без потасовок и без шума. А теперь желаю вам хорошо повеселиться!

— Ну а теперь начинается самая приятная часть вечера! — воскликнул Крамер.

Откровенно говоря, такого признания он смело мог и не делать, так как, стоило только офицерам удалиться из кабачка, от степенного поведения фенрихов, а при них они вели себя как подобает в казино, не осталось и следа. Сразу же поднялся страшный шум. Бокалы с вином опустошались с неимоверной быстротой. Прошло всего лишь несколько минут, как первый оратор уже встал ногами на стул.