Ганс Кирст - Фабрика офицеров

«Покажи руки», — говорит тетя Констанца. И я показываю ей свои руки. Затем она хочет видеть мои зубы, уши и шею. Каждую субботу я должен купаться. Тетя стоит рядом и наблюдает, как я намыливаюсь и смываю мыло. «Чистота тела, — говорит она, — является предпосылкой для чистоты мыслей».

Ее зовут Эрна; она лежит на софе, возле которой я сижу. Я смотрю на ее руку, которая соскальзывает с моего колена и пробирается вверх, к выключателю. И хотя в комнате темно, я отчетливо вижу ее, лежащую передо мной, вижу ее смуглое лицо, которое, собственно, состоит только изо рта и глаз, больших, темных, немного косо поставленных, всегда влажных глаз, изо рта, который я сейчас чувствую, — это теплый, мокрый, сосущий, ищущий, влажный рот. И ее руки везде, они гладят, тормошат, впиваются в меня. Я закрываю глаза и отдаюсь чувству падения, я падаю глубоко и бесконечно, чтобы вдруг снова грубой силой быть возвращенным к действительности: яркий свет бьет в меня. И я вижу ее руку на выключателе, вижу ее подо мной, смотрю в ее большие, широко раскрытые, по-звериному дикие, жаждущие убийства глаза. И я вырываюсь, охваченный болью, страхом и стыдом. Я бросаюсь прочь и слышу ее смех.

«Все бабы — мимозы, — говорит мой дядя, капитан, который во время своего отпуска нанес нам визит. — Это ты должен хорошо запомнить, и тогда ты добьешься кое-чего в жизни — во всяком случае больше, чем другие. Ибо там, где бьется настоящая жизнь, мой мальчик, там бабы прячутся по углам и скверно пахнут. Поверь мне, на большие дела они не годятся. Они не могут управлять страной, вести корабль, а тем более войну. Только в постели они иногда подходящи. Кстати, я вспомнил, что хотел кое-что обсудить со служанкой, пошли-ка ее наверх».

«После сдачи выпускных экзаменов в 1933 году я намеревался сначала по желанию моей тети пойти по медицинской линии. Однако одержало верх мое желание стать офицером. В 1934 году я добровольно пошел служить в армию. В 1938 году я удостоился чести быть произведенным в лейтенанты».

В древности и в средневековье в распоряжении медиков находились в большинстве случаев только животные, большей частью собаки и обезьяны. Это Происходило из-за отсталых религиозных взглядов. Мы же расчленяем человеческие трупы. Ибо анатомия является наукой о строении живого организма и его частей. Есть общая анатомия и так называемая топографическая, и последняя становится прикладной анатомией. Все это очень сложно, очень утомительно, очень затруднительно, да и воняет обычно ужасно. Я же сторонник чистоты, я за истинную жизнь, за прекрасное и возвышенное. В анатомии ничего этого не найдешь.

«Живой человек, — говорит мне Симона, — гораздо интереснее и показательнее, чем любое мертвое тело, ты не считаешь?» Я тоже так считаю. Симона, как и я, изучает на первом курсе медицину, а ее отец — знаменитый хирург в Париже.

«Хочешь, — спрашивает она, — проводить изучение на живом теле?» «Да, — отвечаю я, — это очень интересно». «Тогда давай разденемся», — говорит Симона. Что мы и делаем. Через некоторое время Симона спрашивает: «Что ты там, собственно говоря, делаешь? Ты мужчина или нет?» А я вел себя как настоящий медик — в конце концов, ведь на это было направлено ее предложение. Однако ей это вдруг перестало нравиться, по чему можно судить, насколько непоследовательны и взбалмошны женщины — в особенности француженки.

Впервые я обитаю не один в комнате — еще семь мужчин разделяют со мной жизнь. Мы в одно время встаем, вместе ложимся, трусим рядышком по коридорам, по двору казармы, по пересеченной местности. Мы ждем и маршируем, мы мерзнем и потеем, так сказать, плечо к плечу, бедро к бедру. Мы ругаемся и поем, смеемся и говорим — и восемь тел реагируют как одно. От подъема до отбоя. Удивительно, как хорошо мы друг друга понимаем, как одинаково мы реагируем, как тесно мы связаны, если даже это и не все видят, если это не всегда заметно — и все-таки это так. Состояние, которое называется единением.

Обер-лейтенант Вальдерзее для меня пример для подражания. Это человек стройный и гибкий, как высокая сосна, в некотором смысле вечнозеленый по своей сути; сердечный и хмуро-приветливый, товарищ из товарищей и все же всегда требующий уважения офицер. Он в полной форме переворачивается на высокой перекладине и в сапогах прыгает на пять метров в длину. Он участвует в гонках и знает почти все уставы наизусть, и невозможно представить себе лучшего друга, чем он.

Ее зовут Эрика, и она мила, добра и красива. Кроме того, она из очень хорошей семьи, так как ее отец майор, хотя и в отставке. Он представитель автомобильной фирмы, причем первоклассной фирмы, «Мерседес», которая делает много поставок армии; и нашего фюрера возят на такой машине. А это очень большая честь для фирмы. «Эрика, — говорю я, — самое прекрасное в мире — это дом, жена и внушительное количество детей. Примерная семейная жизнь, знаешь ли, строгое, солидное воспитание, и в то же время милая сердцу, благородная гармония по-немецки, в самом лучшем и полном смысле этого слова. Что ты скажешь об этом?»

«Когда?» — спрашивает Эрика. «Когда я стану лейтенантом», — говорю я. Затем я становлюсь лейтенантом. Я тороплюсь к Эрике и говорю: «Я теперь лейтенант!» А Эрика говорит: «Вот и прекрасно. Ты лейтенант, а я беременна». «Но ведь этого не может быть!» — воскликнул я. «Почему этого не может быть? — спрашивает Эрика. — Я беременна не от тебя. Есть ведь и другие, и они не ждут, пока станут лейтенантами».

«Когда в 1939 году разразилась навязанная нам война, мне было дозволено сразу же принять пехотную роту, хотя до этого я не имел счастья войти в непосредственное соприкосновение с противником во время походов на Польшу и Францию. В 1940 году мне было присвоено звание обер-лейтенант, а в 1941 году я был назначен начальником штаба полка. Во время начавшегося похода на Россию мне временно разрешили принять командование пехотным батальоном, с которым я в декабре 1941 года сорвал попытку прорыва противника южнее Тулы. За это я удостоен чести быть награжденным немецким крестом в золоте. Вскоре после этого последовало производство меня в капитаны и перевод в 5-ю военную школу».

И вот сидят они, оборванные, землисто-серые, разбитые военнопленные. Их тысячи, охраняемых мной и моими солдатами. «Солдаты, — говорил тогда я своим подчиненным, — не позволяйте этим низшим существам провоцировать вас. Думайте всегда о том, что вы немцы! А это обязывает. Итак, не следует сразу стрелять в пленных или применять холодное оружие. Удар прикладом уже дает иногда чудесные результаты. Будьте гуманными, даже если некоторые этого и не заслуживают».

Великолепный парень мой командир полка полковник Пфотенхаммер. Искрометный юмор в любой ситуации. Любит всегда быть впереди. Говорит всегда «бац!», когда наносит удар. Иногда он подчеркивает это слово коротким скрипящим звуком, что всегда вызывает уйму смеха. Должен был уже давно получить рыцарский крест, так как командир дивизии получил его еще во время похода на Францию. Однако из-за этого господин полковник Пфотенхаммер не теряет своего искрометного юмора. Прирожденный солдат-фронтовик. Где стрельба, там всегда он и его офицеры, унтер-офицеры и солдаты.