Ганс Кирст - Фабрика офицеров

«Сегодня прибывает племенной бык из Зарница», — сообщает отец за обедом и бросает взгляд на мать. Та хочет что-то сказать, но не говорит. После этого отец обращается ко мне: «Ты будешь помогать мне держать коричневую корову». «А он для этого не слишком мал?» — спрашивает мать. «Ты имеешь в виду, — отвечает отец, — что Эрнст еще недостаточно силен, чтобы держать корову, которую будет покрывать бык? Так я же буду ему помогать». Так происходит это, как и все остальное, что говорит отец, которого люди в поместье называют не иначе как «господин майор». А племенной бык из Зарница оказался сильным и диким и взбирался на корову так тяжело, что потребовались все мои усилия, чтобы держать ее. И моя куртка была вся забрызгана пеной, которая капала с морды коровы.

В круг моих обязанностей входит также поддержание чистоты и порядка в моей комнате. Каждое утро я проветриваю постель. Каждый вечер наливаю свежую воду в два кувшина. Отец указывает, насколько широко должно быть открыто окно ночью. Мытье полов является, однако, делом Эммы, одной из наших служанок. Летом я встаю в шесть часов, а зимой — в семь и ложусь спать в восемь или соответственно в девять часов вечера. Иногда отец поднимает меня среди ночи, когда, например, жеребится кобыла, или благородные олени забираются в наш огород, или как тогда, в 1906 году, когда горел каретный сарай. Утром следующего дня мне разрешается поспать подольше, ровно столько, сколько времени заняло ночное происшествие.

Отец говорит мало, а мать — еще меньше в присутствии отца. Если она остается одна, то иногда поет, и голос у нее прекрасный. Но истории она мне не рассказывает — это делает Глубалке, если поблизости нет отца и матери и работа уже закончена. Глубалке рассказывает о войне и кайзере и о своем брате, который зарубил свою жену. «Он ударил ее в висок, — рассказывает он, — и не чем иным, как топором. Ибо она его обманула, а когда один человек обманывает другого, его нужно ударить топором по черепу. Это и есть справедливость».

«И это действительно справедливость?» — спрашиваю я отца. А он отвечает: «Это — справедливость батраков и слуг!»

У учителя Франзена голос как у старой бабы. При этом ему не более двадцати пяти лет, и у него светло-голубые глаза и розовая, как у поросенка, кожа. Руки его находятся в постоянном движении, и иногда кажется, что они летают одна вокруг другой, как птицы. Он не ходит — кажется, что он ползает. «Он боится меня», — говорю я отцу. «Чепуха, — отвечает он, — с чего ты это взял?» «Он боится меня, — говорю я, — потому что я твой сын — сын управляющего поместьем».

На следующий день отец приходит в школу с хлыстом в руке. Голос Франзена повизгивает, как у собаки, когда отец разговаривает с ним. Его спина согнута, как лук, а руки дрожат, как листва тополя. «Господин Франзен, — говорит ему отец, когда мы остаемся втроем в пустом классе, — вот это — ваш ученик. А то, что он к тому же является моим сыном, не должно вас беспокоить. Он должен учиться! И он должен учиться еще и послушанию тем, кто является для него авторитетом и властью. Вы можете быть тряпкой, господин Франзен, но для него вы являетесь авторитетом, представителем вашего ведомства. Действуйте, исходя из этого. А ты, Эрнст, должен с этим считаться».

Я сижу на тех же скамьях, что и ребятишки из деревни. Мой кусок хлеба, который я съедаю во время перерыва, не больше, чем у них. Я и одет не лучше, чем они. К тому же я не только учусь вместе с ними, но и выполняю совместно с ними домашние задания. Отец выражает желание, чтобы я принимал участие в их играх. Мы выпускаем в озеро рыб, пробираемся ползком по трубам, проложенным под железнодорожным переездом, запруживаем ручей и затопляем в результате этого луг. «Эрнст, — говорит мне отец, — вы причинили значительный ущерб. Ты присутствовал при этом?» «Да, отец», — отвечаю я. «Ты мне назовешь имена мальчишек, принимавших участие в этом деле, если я тебя об этом попрошу?» — «Я назову их имена, отец, если ты будешь на этом настаивать, — но я прошу тебя: не настаивай на этом». «Хорошо, мой сын, — говорит отец, — вопрос исчерпан, ты можешь идти».

«Народная школа в Планкене, район Штум, — в возрасте от 6 до 10 лет (1904—1908 годы). Гимназия имени кайзера Вильгельма в Штуме — с 10 до 18 лет (1908—1916 годы). Там же — сдача экзамена на аттестат зрелости. В 1916 году — запись добровольцем в армию».

Из лета в лето происходит, рассматривая чисто внешне, все то же самое. В 5:00 подъем. В 5:45 завтрак. В 6:10 выход из дома и трехкилометровый марш до железнодорожной станции Ромайкен. С 6:52 до 7:36 поездка в пассажирском поезде, в вагоне IV класса, из Ромайкена до Штума. С 8:00 до 1:00 пополудни занятия в гимназии имени кайзера Вильгельма в Штуме. С 1:00 до 3:00 пополудни выполнение домашних заданий первой срочности в зале ожидания III и IV классов на железнодорожной станции Штум. С 3:07 до 3:51 пополудни возвращение из Штума в Ромайкен поездом, далее пешком в Планкен. Прибытие туда около 4:30 пополудни. Здесь завершение школьных заданий, инструктаж отца, связанный по большей части с обходом конюшен и хлевов, ужин, отход ко сну. И так изо дня в день в течение всего лета.

В зимние месяцы — каждый раз с начала ноября до конца февраля — я нахожусь в школьном пансионате «Виктория» в Штуме по Шиллерштрассе, 32. Владелицей этого пансионата является фрау Ханнелоре Рормайстер, вдова офицера. Жизнь, текущая строго по регламенту, — с утра в понедельник до обеда в субботу — в точном соответствии с планом, включая присмотр за выполнением домашних заданий. С обеда в субботу до раннего утра в понедельник — нахождение в Планкене, в родительском доме.

Кроме меня в той же самой комнате находятся еще трое. Кровати — в два яруса. Курение запрещено. Употребление алкоголя грозит исключением из пансионата. В десять часов свет тушится. Прием пищи осуществляется совместно. У каждого свое собственное рабочее место, размером в два квадратных метра, точно вымеренных, границы обозначены белой полосой, нанесенной в свое время на деревянную поверхность общего стола. Каждые четыре недели фрау Рормайстер, владелица пансионата и вдова офицера, пишет нам свидетельства о поведении, которые должны быть показаны дома и подписаны родителями.

«Эрнст Модерзон, — говорит мне фрау Рормайстер, когда однажды я являюсь по ее вызову к ней в комнату, — ты порядочный и надежный парень, и я ценю это». Я ничего не отвечаю. «Я считаю, — продолжает она, — что тебе можно доверять». Я опять молчу. «И поэтому, — говорит она дальше, — принимая это во внимание, я намерена назначить тебя своим доверенным лицом в вашей комнате». «А каковы обязанности этого доверенного лица?» — спрашиваю я. «Ну, — отвечает она, — он пользуется моим доверием. Он помогает мне следить за порядком. Он следит за тем, что другие делают и говорят, и докладывает мне затем об этом». «Сожалею, — говорю я, — но эта задача мне не подходит».