Владимир Кунин - Пилот первого класса

И тут я понял, что моя последняя банальная фраза сразу же отбросила меня в противоположный Соломенцеву лагерь.

Он сощурился и, усмехнувшись, сказал:

— Очень у вас у всех удобненькая позиция: когда нужно, вы кричите, что мы еще слишком молоды, а когда опять-таки вам нужно, вы говорите, что мы все никак не вылезем из коротких штанишек, и обвиняете нас в этом... Ну как его?..

— В инфантильности, — напомнил я ему.

— Вот-вот! — Он с отвращением стал доедать яблоко. — Или еще есть одна миленькая фразочка: «Вот я в ваши годы!..» И выясняется, что один в мои годы коров пас, другой камни ворочал, третий еще как-нибудь утверждал свое пролетарское происхождение... А вот мы, которые коров не пасли и камни не ворочали, в чем-то перед вами на всю жизнь виноваты! Противно просто...

— Действительно противно, — согласился я.

Мне не хотелось впадать в его тон и убеждать его в том, что уж кто-кто, а я с ним по одну сторону баррикады. Но кое в чем он был прав... Полуправ.

— Господи, — вздохнул он и выбросил огрызок яблока. — Налетать бы часов побольше, уйти бы на тяжелые машины, в большой порт, в приличный город...

И тут я почувствовал, что мне надоела эта похожая на правду истерика. И решил, что пора с этим кончать.

— Вы знаете, Дима, — сказал я ему, — за свою сознательную жизнь я часто сталкиваюсь с людьми, которые для достижения своих маленьких, лилипутских целей или оправдания больших грехов громко и бесстыдно использовали прекрасные общие истины. Одни кричали, чго так требует народ, другие опирались на священные традиции, третьи взывали к человеческому благородству, и так далее... Способов уйма. Лотерея беспроигрышная. И вот сейчас, слушая вас, я с удивлением углядел зачаточное сходство между вами и теми людишками — лавочниками новейшей формации...

— Но я же не преследую никаких целей, ни лилипутских, ни великанских! — окрысился Соломенцев. — Я же...

— Врете! Преследуете, — спокойно прервал его я. — Все, что вы говорили до сих пор, было абсолютно верно. Послушать вас, так можно подумать, что вы-то и есть истинный борец за попранные права молодежи. А если бы вы не вляпались в эту историю с грубейшим нарушением элементарных правил полетов, вы бы говорили то же самое? Черта с два! Вам бы это и в голову не пришло... А теперь, когда вам на секундочку прищемили хвост, вы завопили о судьбах молодежи...

Он поначалу взъерошился, затем презрительно улыбнулся: говори, мол, говори... — и спросил, глядя мне прямо в глаза:

— Виктор Кириллович, вам не страшно?

— Чего я должен бояться, Дима?

— Вам не страшно, что в вашем возрасте... Простите, вам сколько?

— Тридцать восемь...

Он еще шире улыбнулся и продолжал уже совсем покровительственным тоном:

— Вам не страшно, что в тридцать восемь лет, то есть в годы наивысшего творческого расцвета, вы сидите здесь, летаете на этих примусах, все вам нравится, ничего вам больше не нужно...

Черт подери! Я же совсем недавно был свято убежден в том, о чем сейчас говорит Димка. Неужели прошло почти двадцать лет? Так быстро? Сколько же мне осталось жить?..

— Стоп, стоп, стоп! — сказал я ему. — Ну зачем так категорично? Я отлично понимаю, что в ваших глазах человек старше тридцати — это попросту оживший мамонт... А уж если он даже к тридцати восьми не достиг власти над своей судьбой, то в его глазах должен светиться ужас безысходности. Не так это, Димочка, не так. Я не рискую открыть перед вами весь диапазон своих желаний, но уверяю вас, что мы, которым под сорок, и они, которым за пятьдесят, ничуть не беднее вас, которым по двадцать...

— Черт его знает... — неуверенно протянул Соломенцев. — Но мне кажется, что я бы на вашем месте...

Я вынул из кармана третье яблоко и сунул его Димке в рот:

— На моем месте, рыжий, ты бы наделал массу глупостей...

... Что он мог знать о «моем месте»? И что нужно делать на этом самом «моем месте»? Когда я дня не могу прожить, не увидев ее, не услышав ее голос, не поймав хотя бы случайный ее взгляд. А эти страшные каждодневные предполетные осмотры! Когда я сижу напротив нее и ее пальцы лежат на моем запястье, губы беззвучно шевелятся, отсчитывая мой пульс, а я с дрожью и страхом думаю о том, что у меня вот-вот недостанет сил сдерживать себя и я брошусь целовать эти пальцы, зароюсь лицом в ее ладони и стану бормотать какие-то бессвязные глупости про то, как я люблю ее, и как все это, наверное, ужасно, непорядочно, невозможно, и как я все понимаю и ничего не могу с собой поделать!..

Но каждое утро нового дня я выхожу от нее, не сказав ни слова. Я здоров, я могу «выполнять рейс». И я улетаю — совершенно больной, опустошенный этим пятиминутным обязательным свиданием, на которое имеют право все, кому нужно сегодня подняться в воздух.

Потом, когда я уже наберу высоту и лягу на курс, в голове у меня начинают метаться какие-то фантастические видения. Я вижу ее рядом с собой, чувствую запах ее волос, тепло ее рук... Я слышу ее голос...

Ночами я долго не могу заснуть. Я начинаю сравнивать себя с ее мужем, пытаюсь отыскать в себе хоть что-нибудь, что меня могло бы выгодно отличить от него. Чтобы как-нибудь ощутить несправедливость того, что она не со мной, а с ним. И не нахожу для нее причин разлюбить его и уйти ко мне.

А утром я снова прохожу предполетный осмотр. И снова ее пальцы лежат на моем запястье, и губы ее беззвучно отсчитывают мой пульс...

Так что бы вы сделали на моем месте, Дима?..

Запала мне мысль в голову — попросить второго пилота. Не вставать посреди собрания, не митинговать, не стучать кулаком в грудь, как советовала Надежда, — дескать, «извините меня, товарищи, мне летать одному невмоготу», а просто попросить второго пилота. Так сказать, законно укомплектовать экипаж самолета. И выглядеть это будет вполне пристойно и даже благородно: старый летчик берет к себе в экипаж какого-нибудь молодого чижика, чтобы научить его уму-разуму...

Другое дело, что этот старый хватается за чижика, как утопающий за соломинку, но об этом знать никому не положено.

Прилетел я с пассажирами, зарулил на стоянку и выключил двигатель. Прошел через салон, открыл дверь и спрыгнул на землю. А за мной пассажиры — жители маленьких районов, командированные на маленькие расстояния. Я многих знаю. Шутка ли, который год на одном месте...

Подошел ко мне Климов — наш техник. Знающий паренек, грамотный.

— Ну как? — спрашивает.

— Порядок, — говорю. — Скажи, пусть заменят ларинги. Меня ни черта не слышно. Не контачит где-то, что ли?..

И смотрю, неподалеку медленно так катится бензозаправщик. На подножке стоит Димка Соломенцев и рукой показывает водителю направление. Климов тоже увидел Димку и заржал. Заржал так весело и на меня посмотрел. Ожидал, что я посмеюсь вместе с ним. А я не люблю, когда над человеком смеются. И над Димкой Соломенцевым веселиться вместе с Климовым не собирался.