Владимир Кунин - Путешествие на тот свет

— Не нервничай, — посоветовал ему партнер. — Надеюсь, наши ребята там, около Лорана, запишут все как нужно...

... А в двенадцати тысячах километрах от недорогого Девятнадцатого округа города Парижа, в семи с лишним тысячах морских миль от улицы Арман Карель Анри Лоран сидел у себя на кухне, и в открытое окно к нему пытались прорваться какие-то изумительные тропические цветы, которые росли у него прямо у стены дома.

Великолепная это все-таки штука — мобильный телефон! Как он облегчает жизнь. А если бы таких телефонов не было и Лоран находился бы не дома, а в море? Как бы Николь смогла разыскать его? Как он сумел бы ее предупредить?..

Лоран положил свой телефон в верхний карман рубашки, открыл холодильник, достал оттуда банку мгновенно запотевшего «Карлсберга», но не открыл ее, а обессиленный разговором с Николь рухнул на стул, стоящий у кухонного стола, уронил голову на руки и зарыдал...

Солнечным жарким утром пассажирский лайнер «Федор Достоевский» шел в открытом океане...

... В послеоперационном изоляторе медицинской части теплохода было очень тесно. В гостях у прооперированного Джеффа Бриджеса были все три Сердюка — папа Пол, мама Маргарет и их дочь — Галю Сердюк.

Терапевт Эдуард Юрьевич, неловко изогнувшись, склонился над сидящим в подушках полуголым Джеффом Бриджесом и фонендоскопом выслушивал его со спины.

Старик Джефф двумя руками бережно придерживал на животе длинную вертикальную марлевую наклейку, закрывающую его операционный шов.

Главный врач судна Тимур Петрович Ивлев стоял в дверях. За его спиной с наполненным шприцем иглой вверх ждала своей очереди Луиза.

— Вы можете убрать руки с живота, мистер Бриджес, — по-английски сказал Тимур. — Если вы не будете вертеться, из вас ничего не вывалится, не бойтесь.

— Из меня ничего и не может вывалиться! — склочным голосом ответил Бриджес, но руки с живота не убрал. — Я хочу есть! Вы слышите? Есть и выпить!

— Помолчите, мистер Бриджес, — сказал ему Эдуард Юрьевич. — Я же ничего не слышу!

— А что вы можете там услышать?! — заорал Бриджес. — Три дня ни крошки хлеба, ни капли виски! Я пуст, как барабан! Там у меня ни черта нет! Тишина! Вакуум!.. — Он повернулся к Тимуру: — Сколько можно морить меня голодом, сэр?!! Какая-то инквизиция!..

— Да не крутитесь вы, черт бы вас побрал! — вдруг повысил голос Эдуард Юрьевич. — Не дышите, сэр!

Это было так неожиданно, что Джефф Бриджес даже струсил и заткнулся, затаив дыхание. Для Тимура и Луизы такое проявление характера у Эдуарда Юрьевича было равносильно потрясению. Тимур и Луиза переглянулись и уставились на перетрусившего Джеффри Бриджеса.

— Можете дышать... — устало проговорил Эдуард Юрьевич и встал со специальной так называемой функциональной кровати Бриджеса.

— Ну как? — спросил его Тимур.

— Легкие хрипы в верхних отделах, чуть приглушенные тона... А так — все в порядке...

Он повесил себе на шею фонендоскоп и вышел из изолятора. Тимур хотел было тоже выйти, но Бриджес, видимо, решил произвести впечатление на семью Сердюков и заорал:

— Док, я надеюсь, вы у меня там ничего лишнего не отхватили?

Тимур задержался в дверях и сказал Джеффу:

— Во-первых, не орите так. У вас разойдутся швы, и вы испортите мне всю работу. А во-вторых, у вас в гостях дамы, при которых я бы на вашем месте не рисковал продолжать разговор на эту тему. — И уже выходя из изолятора, по-русски добавил: — Продолжаем спектакль нашего маленького домашнего театра. Ваш выход, Луиза!

— Этот док — грандиозный парень! — сказал Бриджес Сердюкам. — Интересно, пьющий он или нет?

Перезрелая Галю Сердюк, густо покраснев, достала из сумки маленький букетик цветов, неизвестно откуда взявшийся посередине океана, и поставила его в стакан с водой на специальную тумбочку, привинченную к полу.

Стакан на тумбочке был тоже в специальном углублении, чтобы во время качки он не смог опрокинуться. Здесь, в этой маленькой клинике, вообще все было сугубо специальным и мореходно-специфическим.

Бриджес посмотрел на цветочки в стакане, сказал негромко:

— Я очень тронут... А глотка выпивки у вас нет?

Галю виновато пожала плечами, погладила толстую руку Бриджеса, поросшую рыжими и седыми волосами.

— Сэр! — торжественно провозгласил папа Пол Сердюк. — Ваше место за нашим общим столом ждет вас. И как только вы сможете...

— Я и сейчас могу! — нагло заявил Бриджес.

Тут Луизе надоело ждать, когда наконец закончится эта сентиментально-торжественная сцена любви и братания разных народов, и она на очень неплохом английском языке сказала Джеффу:

— Мистер Бриджес! Попросите прощения у своих гостей, и...

И Луиза выразительно посмотрела на задницу Бриджеса.

Джефф обреченно вздохнул и с выражением страдания на небритой физиономии слегка переместился на бок. Сердюки деликатно отвернулись.

Луиза сделала Бриджесу укол, размассировала место укола ваткой и прикрыла Бриджеса одеялом.

— О'кей?

— О'кей, о'кей... — проворчал Джефф Бриджес. Потом вдохнул полной грудью и, не выдыхая, собрал, как говорится, свою волю в кулак, мобилизовал все немногие оставшиеся после операции силы и с величайшим трудом выговорил по-русски:

— Бла-га-дарь-ю... — Отдышался немного и добавил: — Луиза!

— Молодец! — похвалила его Луиза и вышла.

Большой знаток русского языка, Пол Сердюк восторженно зааплодировал. Его жена, ничего не поняла, но тоже похлопала в ладоши.

А Галю Сердюк, со своей чисто славянской бабьей жалостью к хворому мужику, уставилась на Джеффри Бриджеса глазами влюбленной лошади...

... По тому самому поэпизодному плану, который Сергей Александрович Мартов составил в самом начале работы над этим документальным сочиненьицем и который он сам же беспардонно предавал при первом удобном случае (а иногда и возвращался к нему, как блудный сын в отчий дом), сразу же после сцены в палате Джеффа Бриджеса следовал еще один эпизод, по сентиментализму и переслащенному слюнтяйству превосходящий все, что было написано Мартовым до сих пор...

Причем самое ужасное было то, что четыре года тому назад этот эпизод действительно имел место в жизни некоторых подлинных героев незаконченной истории под названием «Путешествие на тот свет».

И после долгих размышлений о дурновкусии в сегодняшней целлофанированной литературе, творимой в умопомрачительно короткие сроки большими бригадами под одним, уже «раскрученным», именем, Мартов не смог обидеть людей, которых успел полюбить. Как и любой одинокий пожилой человек, он невольно тянулся к чужому семейному теплу, с тайной, непроизносимой надеждой на то, что, несмотря на огромную разницу в возрасте, и он сможет быть кому-то интересен или даже — необходим...