Джонатан Кэрролл - Свадьба палочек

Как-то она подарила мне на день рождения мобильный телефон. На упаковке ее рукой было написано: «Теперь ты настоящая калифорнийская девчонка!» Открыв коробку и увидев, что в ней лежит, я спросила, кто же это будет мне звонить. Зоуи игриво ответила: «Да мало ли кто!» И я любила ее за неизменный оптимизм и за эту ложь тоже. Я знала, она мне подарила этот телефон, потому что тревожилась за меня. У меня случались обмороки, отключки, как она их называла, которые со временем становились все сильнее. Мой врач, ирландец по фамилии Кин, шутил, что у меня кровяное давление как у игуаны. Иногда я только делала вид, что плохо себя чувствую, чтобы лишний раз его повидать.

Но часы заводит смерть, и однажды утром Зоуи не вышла из своей комнаты. Здоровье у нее было крепкое, по-моему, за все время, что мы прожили вместе, она ни разу не болела. Я сразу все поняла, когда в десять тридцать поднялась к ней в комнату и увидела, что она мирно лежит на боку в своей кровати. Ее дети, не унаследовавшие ни ее добродушия, ни энергии, на похороны явились, но отбыли первым же самолетом.

Зазвенел дверной звонок. Старуха оторвала взгляд от тетради и нахмурилась. Она не любила, когда ее прерывают, особенно теперь, когда дело близилось к концу. Как это прекрасно звучит: скоро конец.

Никто никогда не звонил в ее дверь, это само собой разумелось. Только изредка курьер «Юнайтед парсел сервис» в коричневой форме приносил ей из «Лендз-энд» или другой фирмы, занимающейся доставкой заказов по почте, пакет с прочной, практичной одеждой, сшитой из полартека или какой-нибудь теплой материи на гусином пуху. Ей приходилось очень тепло одеваться, потому что теперь она почти постоянно зябла, и от этого не спасала даже лос-анджелесская жара. Иногда по вечерам, сидя у телевизора, она надевала перчатки из полартека цвета «электрик». Если бы ее кто увидел в один из таких вечеров, то наверняка решил бы, что она свихнулась, но она просто мерзла. Старость принесла ей не столько мудрость, ироничность, снисходительность и душевный покой, сколько постоянное ощущение холода, от которого ей никогда по-настоящему не удавалось избавиться.

Задумавшись на мгновение, она вспомнила, что ничего не заказывала, так что тот, кто звонил в ее дверь, ошибся адресом или явился ей докучать. Не хотите ли подписаться на наш журнал? Не хотите ли поверить в моего бога? Не найдется ли у вас лишнего доллара для бедолаги на мели?

Снова дребезжание звонка — громкое, назойливое — джъ-дшь-джъ-динъ! 'Никуда от него не деться. С гримасой недовольства она отложила в сторону авторучку Хью и потянулась к трости, которая была прислонена к письменному столу.

Она растолстела. Недавно она даже стала называть себя толстой, хотя знала об этом довольно давно. Жирная старушенция, вот она кто. Ей нравилось сидеть. После смерти Зоуи она забросила аэробику. Любила печенье. Хью как-то сказал: «Еда — это секс для стариков». Теперь это относилось и к ней.

У нее были слабые колени. И бедра, и бог знает что еще. Стало трудно садиться и вставать. В ее возрасте все трудно, а если ты еще и весишь фунтов на двадцать пять больше, чем следовало бы, то и кряхтишь куда чаще, чем когда бы то ни было прежде. В год своей смерти Зоуи подарила ей на Рождество трость. Очень красивую трость — из настоящего дуба и слегка искривленную, что придавало ей несколько игривый вид. Именно такую трость выбрал бы ирландец. Хью не раз обещал свозить ее в Ирландию…

И снова звонок. Черт бы его драл! Она была уверена, что почти закончила свою историю, а теперь вот придется прерваться, и это наверняка нарушит течение ее мысли. Она не знала, сможет ли потом вернуться в нужное русло. Это занятие требовало от нее максимальной сосредоточенности. Память все чаще играла с ней в прятки. Она чувствовала, что должна поверить свою жизнь бумаге как можно скорее, прежде чем что-нибудь неизбежное и жуткое вроде болезни Альцгеймера не ворвется в ее мозг и не высосет оттуда все содержимое, как пылесос.

Тяжело опираясь на трость одной рукой, а другой — отталкиваясь от столешницы, она поднялась со стула. Сделав несколько мелких, неуверенных, опасных шажков, она медленно побрела через сумрачную комнату.

Солнце никогда не освещало эту комнату полностью. И ее это устраивало. Здесь почти постоянно были включены две электрические лампы. По вечерам, утомившись от своих трудов и отправляясь спать, она оставляла их гореть. Ей было приятно от мысли, что в ее кабинете всегда горит свет. Как будто там обитает некий светлый дух, охраняющий такие важные вещи, как ее дневник и ее мысли. Да, она чувствовала, что оставляет в этой комнате все свои важные мысли, потому что именно здесь она и писала свой дневник. Как глупо. Глупые мысли глупой старухи.

Об этом она размышляла, неторопливо направляясь через весь дом к входной двери. Кто бы это мог быть? Зачем им понадобилось приходить именно в этот момент? И который теперь час? Она остановилась и посмотрела на часы. Они были огромные, с самым большим циферблатом, какой только отыскался в магазине, чтобы она могла без очков определять время.

Ого! Уже пять. Она проработала несколько часов без перерыва. Это было хорошо, потому что означало, что она трудится вдохновенно и спешит узнать, как закончит свое повествование. Этот конец был уже совсем близок. Она чувствовала, что могла бы протянуть руку и прикоснуться к нему. А уж когда она поставит точку, ей будут не страшны ни Альцгеймер, ни инфаркт и никакой другой кошмар. Правда, ей уже ничто будет не страшно.

Посмотрев в окошко входной двери, она никого не увидела. Если это озорство соседского мальчишки — позвонить и удрать, — она будет раздосадована. Но лучше уж так, потому что тогда она сможет сразу же вернуться к работе. Разве что заглянет на кухню посмотреть… Снова звонок. Как это может быть? Только что она смотрела — там никого не было. Короткое замыкание? Но разве бывает короткое замыкание дверных звонков?

А может, кто-то пытается таким образом ее выманить? Времена нынче опасные. С одинокими старухами случаются жуткие вещи. Они такая легкая добыча! Даже если раз посмотреть вечерние новости, как тут не испугаться. У нее на двери множество замков, да что толку? Уж ее-то жизнь научила, что беда легко войдет в любую дверь, ей и ключа не надо. Да, она не на шутку встревожилась, но только потому, что дневник ее еще не завершен. Будь она религиозна, ее молитва звучала бы так: «Дай мне закончить. Дай мне время и силы, чтобы закончить. Остальное — твое».

Она с тревогой снова подошла к двери, глянула в окошко и увидела нечто странное. Если в первый раз она смотрела только перед собой, то теперь бросила быстрый взгляд по сторонам и обнаружила, что ступени, которые вели к входной двери, были усыпаны печеньем.