Джонатан Кэрролл - Голос нашей тени

Я сел рядом с ней.

— Ты так и не объяснила, почему любишь такие меланхолические картины.

Она деликатно отпила из чашки.

— Джозеф, ты ранишь мои чувства.

— Что? Почему? Что я такого сказал?

— Ты говоришь, любезный друг, что я должна любить такие-то картины, потому что одеваюсь и говорю в такой-то манере. Ты считаешь, что я не должна любить ничего черного, или печального, или одинокого, потому что… А как вам понравится, сэр, если я и вас помещу в какой-нибудь ящичек?

— Не понравится. Ты права.

— Знаю, что не понравится. Ты меня еще и не знаешь как следует — а уже туда же. Интересно, как тебе понравится, если я скажу: «Ах, ты писатель! Это значит, ты должен любить трубку, Шекспира и ирландских сеттеров. У твоих ног!»

— Карен…

— Что?

— Ты права. — Я коснулся ее локтя. Она отстранилась.

— Не делай этого! Не говори, что я права. Стисни кулаки и сражайся.

Она сжала цыплячий кулачок и вскинула к моему носу. Забавный жест что-то освободил во мне, и, взглянув на нее, я уже открыл рот, чтобы сказать: «Господи, ты мне нравишься», — но она меня перебила:

— Джозеф, я не хочу, чтобы в конце концов ты оказался заурядным мужским шовинистом. Мне хочется, чтобы ты был тем, кем я тебя считаю, — а я считаю тебя кем-то очень особенным. Впрочем, я пока не собираюсь тебе об этом говорить, а то возомнишь о себе бог знает что. Сначала ты спас меня от этого черного дракона, потом оказался милым и интересным. Я чертовски рассержусь, если в конце концов ты меня разочаруешь. Понял?

Ее школа оказалась старым зданием из красного кирпича; от него осязаемо, как тепло, исходил дух богатства. В полвторого я стоял на другой стороне улицы, дожидаясь, когда она выйдет. Она не догадывалась, что я здесь. Сюрприз!

Прозвонил звонок, и за всеми окнами вскинулась девичья кутерьма. Послышались крики и громкий смех. Через мгновение они хлынули из школы нежным серо-белым потоком, болтая друг с дружкой, поглядывая на небо, с книжками под мышкой. Все были в серых курточках, таких же серых юбочках и белых блузках. Я подумал, что они выглядят просто чудесно.

Потом я увидел женщину, похожую на Карен, с большим портфелем. Я машинально двинулся через улицу, но на полпути увидел, что это не она.

Через полчаса она так и не появилась, так что я сдался и пошел домой. Я ничего не понимал. Когда я позвонил из первой попавшейся телефонной будки, Карен тут же схватила трубку.

— Джозеф, ты где? Я пеку ореховый пирог.

Я объяснил ей, что случилось, и она хихикнула:

— Сегодня у меня короткий день. Я ездила в Сохо за продуктами к ужину. Ты в курсе, что приглашен сегодня на ужин?

— Карен, я купил тебе подарок. — Я посмотрел на то, что сжимал в руке.

— Наконец-то, давно пора! Шучу, шучу. На самом деле я очень тронута. Приходи на ужин и приноси. Потом посмотрим, что у тебя там такое.

Мне хотелось сказать ей, что это. Подарок был тяжелый — большой альбом Эдварда Хоппера с цветными репродукциями, которые она так любила. Я положил его на металлическую полочку под телефоном.

— Джозеф, скажи мне, что это? Нет, не говори! Я хочу, чтобы это был сюрприз. Оно большое?

— Подожди и сама увидишь.

— Вредный!

Мне захотелось поднести руку к трубке и погладить этот гладкий бархатный голос. Я не видел ее лица — живого и дерзкого. Мне хотелось, чтобы она была рядом.

— Карен, можно прийти сейчас?

— Я бы хотела, чтобы ты пришел час назад. Выходя из лифта, я чуть не пустился бегом. Я стоял у ее двери с альбомом под мышкой и сердцем, стучавшим у меня в горле. На двери висела записка: «Не сердись. Мы съедим пирог, когда я вернусь. Кое-что случилось. Оно называется Майлз и говорит, что ему страшно нужна помощь. Я не хочу идти. Повторяю — я не хочу идти. Но я многим ему обязана и потому иду. Но я вернусь, как только смогу. Вечером хороший фильм. Я постучу три раза. Не сердись».

Я купил пиццу и принес домой, чтобы оказаться на месте, если Карен вернется рано. Но рано она не вернулась. И вообще не вернулась этой ночью.

На следующее утро я получил письмо от Индии. Сначала я посмотрел на него, словно это был давно потерянный ключ или документ, который нашелся, и непонятно, что теперь с ним делать.

Дорогой Джо!

Я знаю, что с письмом по-свински запозднилась, но, пожалуйста, считай, что кое-что не позволяло мне написать раньше. Пол так по-настоящему и не появлялся, хотя пару раз делал мелкие гадости, чтобы напомнить мне о своем присутствии. Знаю, что ты встревожишься, если я не скажу тебе, что имею в виду. Как-то утром я пошла на кухню и на столе, там, где он обычно сидел, нашла Малышовую перчатку. Как я уже сказала, гадости мелкие, но перепугалась я изрядно и отреагировала как сумасшедшая, так что он, наверное, остался доволен.

Я договорилась встретиться со знаменитым медиумом, и хотя не очень верю этим столовращателям, очень многое из того, во что я верила, улетучилось как дым в последние месяцы. Если из моей встречи что-то выйдет, я тебе сообщу.

А теперь не пойми меня неправильно, но мне нравится жить одной. Оказывается, есть столько всего, за что надо нести ответственность и что раньше моя вторая половина брала на себя, а я и не догадывалась. Но зато ты волен, как птица, и никому ни в чем не даешь отчета. Видит Бог, мне нравилось жить с Полом и, возможно, когда-нибудь понравится жить и с тобой, но сейчас мне нравится спать одной на двуспальной кровати и иметь полную свободу выбора.

Как ты там? Жив, курилка? Не смей превратно толковать то, что я написала, смотри у меня.

Мал-мала обнимаю. Индия

Проглотив самолюбие, я позвонил Карен. Она сняла трубку после седьмого звонка, а с каждым звонком мое сердце колотилось все чаше и чаще.

— Привет, Джозеф!

— Карен?

— Джозеф, Джозеф, мне так плохо!

— Можно мне спуститься?

— Я провела ночь с ним.

— Да я, в общем, догадался, когда ты не явилась к ночному фильму.

— Ты действительно хочешь меня видеть?

— Да, Карен, очень хочу.

Она была в розовом фланелевом халате и безобразных ночных шлепанцах. Халат был запахнут до горла, и Карен не смотрела мне в глаза. Мы прошли в комнату и сели на кушетку. Она устроилась как можно дальше от меня. Молчаливее нас в эти первые пять минут не смогли бы быть и мертвецы.

— У тебя в Вене кто-то есть? Не просто кто-то, а кто-то особенный?

— Да. Или — может быть, да. Не знаю.

— Тебе хочется вернуться к ней? — В ее голосе чуть заметно сквозило напряжение.

— Карен, может быть, ты все-таки посмотришь на меня? Если ты тревожишься о прошлой ночи, то это ерунда. То есть это не ерунда, но я понимаю. О дьявол, я даже этого не могу сказать! Не имею права. Послушай, мне противна мысль, что ты спишь с кем-то другим. Это комплимент, ясно? Комплимент!