Итало Кальвино - Кот и полицейский. Избранное

Да и почему бы мне не повеселиться? Ведь наступил карнавал. Завывали трубы, превращая в дикую мешанину свои беспорядочные вопли; пригоршни конфетти, словно обломки штукатурки, барабанили по фракам и обнаженным плечам женщин, забиваясь под декольте и за крахмальные воротнички; гирлянды звезд из блестящей канители тянулись от люстр до самого пола, где их, свалявшихся в комки, пинали шаркающие ноги танцующих; эти гирлянды свисали сверху, словно жилы, вытянутые из тела, словно скелеты голой арматуры, болтающиеся среди обвалившихся стен, среди общего разрушения.

– Вы приемлете этот отвратительный мир таким, как есть, поскольку вы знаете, что должны его разрушить, – сказал я Омару Базалуцци, сказал отчасти для того, чтобы его подзадорить, иначе было бы неинтересно разговаривать.

– Одну минуту, – сказал Омар, ставя обратно чашечку кофе, которую уже поднес было к губам, – мы же не говорим: чем хуже, тем лучше. Мы – за улучшение. Не реформисты, не крайние, а мы.

Я говорил о своем, он – о своем. С того дня, когда я вместе с Клаудией побывал в парке, меня преследовало желание найти новое толкование мира, которое придало бы какой-то смысл нашему серому существованию, отстояло бы утрачиваемую красоту, спасло бы ее.

– Новое лицо мира.

Рабочий открыл черную кожаную папку и вытащил из нее иллюстрированный журнал.

– Вот видите?

Это была серия фотографий. Несколько человек, принадлежавших, видимо, к одной из азиатских народностей, в меховых шапках и сапогах, со счастливым видом ловили рыбу. На другой фотографии те же люди были засняты в школе; учитель показывал им изображенные на простыне буквы непонятного алфавита. На следующем снимке был запечатлен праздник. У каждого на голове был бумажный дракон, и среди этих драконов двигался трактор, над которым был укреплен транспарант. На последней фотографии двое рабочих в таких же меховых шапках работали за токарным станком.

– Видите? – повторил Омар. – Вот оно – другое лицо мира.

Я посмотрел на Базалуцци.

– Вы не ходите в меховых шапках, не ловите осетров, не играете с драконами.

– Ну и что же?

– А то, что у вас нет с ними ничего общего, кроме этого, конечно, – я показал на токарный станок, – вот это у вас уже есть.

– Э, нет, у нас будет так же, как там, потому что у нас изменится сознание. Так же, как и они, мы станем иными раньше внутренне, а затем уже внешне…

Говоря это, Базалуцци продолжал листать журнал. На одной из следующих страниц были фотографии доменных печей и рабочих с очками на лбу и суровыми лицами.

– Да, тогда тоже будут трудности, – говорил он, – не надо обольщаться и думать, что не сегодня-завтра… Оно еще долго будет тяжелым, производство… Но мы сделаем хороший шаг… Такие, например, вещи, какие случаются сейчас, уже не повторятся…

Тут он снова принялся говорить о том, о чем говорил всегда, – о проблемах, изо дня в день тревоживших его душу.

Мне было ясно, что ему не так уж важно, наступит или не наступит этот день; гораздо важнее для него было верить, потому что самое основное – то, как пойдет его жизнь, – все равно не должно было измениться.

– Шероховатости, понятно, будут всегда… Рая не будет… Ведь и мы сами тоже не ангелы.

Интересно, стали бы святые жить иначе, если бы знали, что им не уготовано райское блаженство?

– Меня уволили на прошлой неделе, – заметил вдруг Омар Базалуцци.

– И как же вы теперь?

– Работаю в профсоюзе. Может быть, еще до зимы там освободится постоянное место.

Ему надо было на завод ВАФД, где утром начались серьезные волнения.

– Пойдете со мной? – спросил он.

– Э! Вот туда-то как раз я и не могу показаться, я думаю, вы понимаете почему.

– Я тоже не могу туда показаться. Мое появление там скомпрометировало бы товарищей. Мы встретимся в кафе, неподалеку от завода.

Я пошел с ним. Из окна третьесортного кафе мы видели рабочих, расходившихся после смены; некоторые, выходя за ворота, вели рядом велосипеды, другие набивались в трамваи. И у каждого на лице было написано только одно – желание поспать. Несколько человек, вероятно предупрежденных заранее, поодиночке заходили в кафе и тотчас же направлялись к столику, за которым сидел Омар. Скоро вокруг него собралась небольшая группа рабочих, которые, усевшись в уголке, начали разговаривать между собой.

Ничего не понимая в их делах, я стал наблюдать за рабочими, стараясь определить, чем отличаются лица тех, что бесчисленным роем высыпали сейчас за ограду завода и, без сомнения, не думали ни о чем, кроме семьи и воскресного отдыха, от тех, что задерживались с Омаром, то есть от самых упорных и ожесточенных. Но сколько я ни всматривался, мне не удавалось уловить ни малейшего различия: и утех и у других были одинаковые лица – пожилые или преждевременно повзрослевшие, лица детей одной жизни. То, что их отличало, крылось внутри них.

Тогда я принялся всматриваться в лица и вслушиваться в слова рабочих, сидевших рядом с Омаром. Мне хотелось узнать, отличаются ли чем-нибудь люди, живущие мыслью о том, что «наступит день», от таких, для которых, как для Омара, ничего не менялось от того, наступит этот день или нет. И увидел, что их нельзя отличить друг от друга, как видно, потому, что все они принадлежали ко второй категории, даже те, кого на первый взгляд можно было отнести к первым из-за их нетерпеливости или словоохотливости.

Теперь я уже не знал, на что мне смотреть, и принялся глядеть на небо. Был один из первых дней ранней весны, и над домами городской окраины простиралось сияющее голубизной безоблачное небо. Но, приглядевшись хорошенько, я различил на нем похожие на тени разводы, как на старой пожелтевшей фотографии. Да, небо над городом не очищалось даже в самую хорошую погоду.

Омар Базалуцци надел темные очки в огромной толстой оправе и продолжал что-то говорить окружавшим его людям, подробно, обстоятельно, высокомерно и немного в нос.

Я напечатал в «Проблемах очистки воздуха» взятую из одной иностранной газеты заметку о загрязнении атмосферы радиоактивными осадками после атомных испытаний. Заметка была набрана петитом, и инженер Корда, просматривая корректуру, не обратил на нее внимания. Когда же он наткнулся на нее в свежем номере журнала, то немедленно послал за мной.

– Боже праведный, неужели же я должен проверять каждую мелочь? У меня же не сто глаз! – воскликнул он. – Как вам могло прийти в голову напечатать такую заметку? Ведь наша компания не занимается этими вопросами. Только этого нам не хватает! Да еще напечатать, не сказав мне ни слова! И на такую щекотливую тему! Теперь будут говорить, что мы занимаемся пропагандой!

Я пробормотал несколько слов в свое оправдание.

– Видите ли, здесь ведь тоже идет речь о загрязнении воздуха, вы извините, но я думал…