Иван Зюзюкин - Из-за девчонки

В те дни Колюня искал и находил поводы, чтобы поболтать с бабулей. Она уже спать хотела, мелко и выразительно рот крестила, позевывая, а он все выспрашивал ее про то, как она жила и работала в колхозе, про деда, убитого еще в финскую кампанию, про своего отца – и очень удивился, когда узнал, что тот в годы войны одновременно учился в школе и работал по ночам подпаском и, всегда полуголодный, завидовал коровам, что те могут есть и наедаться одной травой, выспрашивал про весь их, Рублевых, род, тотчас лез искать фотографию прадеда, зубоскала и скомороха, в которого, по мнению бабули, Колюня и пошел.

Теперь он стал замечать тех, чье существование прежде не считал достойным своего внимания. И если во дворе встречал плачущего малыша, тотчас воспламенялся его обидой и шел вместе с ним восстанавливать попранную справедливость. Собираясь в магазин, спрашивал престарелую соседку, не нужно ли ей чего-нибудь купить. Он стал до такой степени жалостливым, что однажды, увидев среди зимы невесть отчего проснувшуюся муху, не убил ее! Раньше бы он это сделал механически и даже испытал от этого малюсенькое удовольствие. А тут, скованный хандрой, лежал на тахте и с сочувствием следил за ее беспорядочным, тревожным полетом, слушал тоскливое жужжание и про себя думал: пусть летает, пусть живет…

Колюня, Колюня…

Севка Барсуков, при всей своей лености человек наблюдательный, быстрее всех сообразил, что за кручина сделала Колюню угнетенным и ко всем радостям жизни безразличным человеком. Под конец каникул он зазвал его к себе и представил ему Веронику из своего класса, волоокую девицу с накрашенными скулами. Она, как догадался Колюня по Севкиным подмигиваниям, предназначалась ему в подруги. Готовая «своя девчонка»!

Сбывалась Колюнина давнишняя мечта…

Знакомясь, Вероника томно протянула ему руку и чем-то оцарапала. Колюня на миг выплыл из моря своего несчастья, глянул: у Вероники, кроме макияжа, были также длиннющие наманикюренные ногти! Он тут же представил, что у нее и на ногах точно такие же, и сумрачно ухмыльнулся.

Может, этой ухмылкой, может, чем-то другим, он сразу не полюбился Веронике. Ей нравились веселые, смелые мальчишки, как, например, Севка. А этот рыжий сидит сычом, молчит, из глаз у него, как у врубелевского демона, текут тоска и запредельный холод.

Посидев немного с ними, Колюня встал и сказал, что ему надо домой.

– На горшочек пора? – неудачно пошутила Вероника, чем окончательно оттолкнула его от себя.

Все-таки легче всего ему было наедине с музыкой. Она ни о чем не спрашивала, ничего не требовала, а лишь волнами прокатывалась сквозь него, вымывала душевную горечь и заполняла пустоту его одиночества светлой печалью.

Его кумиром в те дни стал Шаляпин. В неисчерпаемой мощи его голоса он искал и находил силу, чтобы избавиться от тоски. Пластинку с песнями и романсами в его исполнении (раньше такие вещи он считал утехой для слезливых старикашек) он почти стер, проигрывая ее без конца. Любил слушать, стоя лицом к окну. Всякий раз ему хотелось представить, какая Катя не на слайдах, а вживе. Но сеансы домашней магии делали свое дело. Сквозь закуржавленное стекло он видел ее неправдоподобно большое, в полнеба, лицо и тряс головой, чтобы освободиться от этого миража…

«Разлука уносит любовь…» – затаенно обещал ему шаляпинский голос, измученный страданием. Колюня прижимал лоб к заледенелому стеклу окна. И тихонько подпевал Шаляпину…

В первые дни после каникул школа напоминала кулисы театра. Во время переменок и после уроков по ней ходили мальчишки в выцветших, великоватых им гимнастерках, девочки в трико и с бумажными розами в волосах, учительницы в длинных платьях фей – заканчивалась подготовка к фестивалю искусств.

Как и намечалось, он состоялся в первое после зимних каникул воскресенье. Колюня с утра занял свое место в радиоузле на четвертом этаже школы. Текст литературно-музыкальной композиции лежал перед ним… Только это был уже не совсем его текст. Накануне фестиваля искусств Наталья Георгиевна многое в нем поменяла. Так, вместо стихов Беллы Ахмадулиной вставила басню Крылова, вообще убрала написанную самим Колюней пародию на прием в комсомол в их школе. И некоторые записи пришлось заменить: Руссоса на Муслима Магомаева, Аллу Пугачеву на Клавдию Шульженко… Он спорил, доказывал, что композиция должна нравиться не только учителям. Сначала она просто-напросто отмалчивалась, а потом сказала, что все эти замены потребовала сделать Ольга Михайловна, председатель жюри фестиваля искусств.

– У меня отношения с ней не лучше твоих, – с суровым видом пояснила Наталья Георгиевна. – И я не хочу давать ей повода обвинить меня, кроме всего прочего, в подыгрывании ученикам…

Скрепя сердце Колюня сделал все, что требовалось… А теперь, сидя в радиоузле, он даже радовался, что весь день будет находиться здесь, а не в актовом зале. Там бы ему пришлось сидеть рядом со своими одноклассниками, болеть за свой класс и, проявляя патриотизм, после каждого номера, подготовленного восьмым «А», оголтело кричать: «Бра-во!!! Бис!!!»

Не тянуло его в последнее время ни веселиться, ни дурачиться…

Кроме того, он мог быть в зале, отсутствуя, – с актовым у него имелась двухсторонняя связь. Щелкнул тумблером – и слушай, кто, из какого класса, с чем выступает…

«Владимир Владимирович Маяковский! „Стихи о советском паспорте“. Читает…»

Ну, ясно, сейчас на сцену выйдет здоровенный десятиклассник. Он эти стихи читает начиная с пятого класса. Постоит, помолчит, делая вид, будто сильно волнуется, а потом дурным голосом как закричит: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!…» «Такие горлодеры не лучше бюрократов!…» – злился про себя Колюня, слушая чтеца…

«Выступает сводный ансамбль первых – третьих классов!…»

Через секунду на сцену, как горох, высыпят сорок мальчиков в красных рубашоночках и сорок девочек в матрешкиных сарафанах и начнут ногами выделывать всякие кренделя, а публика, особенно учителя и родители, будут млеть от удовольствия…

А вот и знакомые имена.

«Выступает ученица восьмого „А“ класса Светлана Зарецкая! Чайковский! „Времена года“…»

Играй, Светик, не стыдись. Представляю, как быстро и красиво, глаз не оторвешь, твои пальчики сейчас бегают по клавишам. Тянешь белую шею, заглядывая в ноты. Но тебе бы на пюпитр не ноты, а портрет Валерочки поставить – вот бы ты заиграла!… Только зря ты, Светка, стараешься. Там все глухо, не достучишься до него. Нам с тобой одинаково не повезло. Ни тебе, ни мне не расклепать эту железную парочку.

… Фестиваль шел как по маслу. Ни один из номеров не сорвался. После каждого выступления, как положено, раздавались хотя и жидкие, но аплодисменты. Наталья Георгиевна и приданные ей в помощь учителя были довольны.