Катарина Масетти - Парень с соседней могилы

Я попросила Улофа отпустить меня с работы, чтобы сходить к фру Лундмарк. Поскольку она не сообщила о болезни, он не знал, на кого бы скинуть эту проблему, а потому мгновенно согласился… и вздохнул с облегчением. Я пошла.

Фру Лундмарк снимала квартиру в большом, некогда роскошном доме темного, словно закопченного, кирпича. Внутри подъезд был отделан под мрамор, по бокам лестницы располагались ниши — очевидно, раньше в них стояли статуэтки. Теперь пустые углубления были исписаны аэрозолем английскими ругательствами.

Темно-коричневую полированную дверь фру Лундмарк открыла на первый же звонок. Правда, оставив цепочку. При виде коллеги она почти без колебаний сняла ее и пропустила меня в прихожую.

— Здравствуй, Инес! — с натянутой улыбкой сказала я. — Как дела? Мы начали о тебе беспокоиться!

Она что-то пробормотала в ответ и нерешительным жестом пригласила меня в гостиную. Следом за хозяйкой я вошла в большую холодную комнату, вдоль двух стен которой выстроились архивные шкафы.

— Ты что… живешь одна? — спросила я. Это был не самый удачный способ поинтересоваться: «А куда ты девала господина Лундмарка?»

— С шестидесятых годов незамужним женщинам тоже позволено именоваться «фру», — ответила она, выпятив вперед подбородок. — Кажется, пример подала «Дагенс нюхетер». А может быть, система здравоохранения… чтобы оградить от неудобств матерей-одиночек.

Что было сказать на это? Что в библиотеке никого не колышет, фру она или фрекен?

— Я плохо себя чувствую, — продолжала она. — Уж вы меня извините. Надеюсь, скоро пройдет.

«Уж вы меня извините?» А где звонок на работу с сообщением, что ты заболела, где бюллетень или справка от врача? Насколько мне известно, фру Лундмарк никогда раньше не болела. Может, она не знает, что нельзя просто посидеть несколько дней дома, а потом извиниться? Впрочем, я пришла сюда не как представитель администрации.

Мы помолчали.

— А что у тебя в архиве? — наобум осведомилась я.

Она некоторое время смотрела в окно, на котором висели жалюзи образца 50-х годов, с пластинками попеременно белого и выгоревшего бирюзового цветов.

— Ты милая девочка… гораздо более милая, чем сама себя считаешь, — наконец ответила фру Лундмарк. — Так что, если хочешь, покажу.

И она показала.

Спустя два часа я, спотыкаясь на каждом шагу и чуть не плача, спустилась по обшарпанным ступеням ее гулкой каменной лестницы. Мне позарез надо было с кем-то поговорить, и на этот раз желательно не с Мэртой: она была слишком наслышана о завидной регулярности, с которой у фру Лундмарк действует желудок. Я нашла телефонную будку и позвонила Бенни.

Одна из моих голландок за последние недели совсем обезножела. Копыта с левой стороны отросли не хуже, чем у диснеевской коровы. Боюсь, копытная гниль пошла. Меня начинает грызть совесть при одной мысли о том, что копыта разъедаются гнилью, потому что скотина стоит в дерьме. Отец всегда следил за тем, чтоб копыта были ухожены, и, когда их приходили обрабатывать, я подхватывал дела, ждавшие отца в других местах. А кто будет подхватывать мои дела? Вспахивая землю под яровые, я каждый Божий день напоминал себе позвонить копытному мастеру, но ведь надо было выкроить время помогать ему… Одно могу сказать твердо: если у тебя в голове бродят посторонние мысли, работа не ладится. Так что пускай эта Дезире имеет в виду: из-за ее каникулярной улыбки у меня охромела лучшая корова.

Наконец я выловил коровьего педикюрщика, он с утречка приехал, и мы взялись за дело. Через несколько часов, когда мы зашли в дом выпить кофе, позвонила Креветка. Я закрыл дверь на кухню, приготовившись говорить вещи, не предназначенные для ушей мастера. Но оказалось, она звонит не болтать по телефону.

— Мне нужно приехать и срочно с тобой поговорить! — сквозь слезы выдавила она. — Когда следующий автобус?

У меня по хребту побежали мурашки. Видно, настал решающий час. Теперь она выложит все, что думает, и расплюется со мной, после чего мне останется посвящать свои дни исключительно копытам голландок. Жизнь снова потечет под девизом: «Труба зовет везти свой воз — без отдыху и сроку».

Раз уж я стою в прихожей перед зеркалом, не мешает поглядеть на себя. Замызганная вязаная шапка, когда-то оранжевая с коричневым. Из-под нее торчат похожие на рваную паклю волосы, незаметно для меня сильно поредевшие. Неужели это я? Когда я в последний раз смотрелся в зеркало? И ей еще не лень тащиться сюда, чтобы лично поставить меня в известность о разрыве? Клевая девка!

Я безучастно сообщил ей расписание и поволокся заканчивать с копытами. Потом была дойка, и только я собрался возить силос, как появилась Креветка: руки в карманах, берет с грибами надвинут по самые брови. Она осторожно влезла на возвышение, куда подаются корма, и двинулась с дальнего конца хлева ко мне, шарахаясь в сторону, стоило какой-нибудь корове мотнуть головой. Я поставил тачку и ждал Креветку на месте — сам весь напряженный, как натянутый лук.

Она подошла… и обняла меня, прижалась щекой к грязному комбинезону.

— Ты такой обычный и нормальный. И на тебе кошмарная шапка! — сказала она.

Но тон ее ни капельки не соответствовал словам. Казалось, она произнесла: «Слышишь, любимый? Это звучит наша песня!»

Голову даю на отсечение, в коровнике мгновенно посветлело. Так бывает летом, когда выключишь сеносушилку и лампочки вдруг вспыхнут куда ярче прежнего. И ты задним числом понимаешь: вот как, оказывается, может быть светло!

Нет, она приехала не порвать со мной.

Мы пошли в дом, заварили чай и достали из морозилки то, что осталось от булочек с корицей, которые я купил для копытных дел мастера. И Креветка рассказала про свою сотрудницу, отказавшуюся участвовать в свистопляске жизни.

Я выросла из своей жизни

наверное пора завести новую одежку

пусть даже с чужого плеча

Свои архивные шкафы Инес приобрела по случаю, когда в 70-х расформировали стоявший в городе полк. Двадцать лет она собирала материалы и распределяла папки по шкафам.

На первых порах это были сведения о ее предках до седьмого колена. Как я понимаю, начала она с изучения собственного рода.

Но зачем ограничиваться людьми, давно сошедшими в могилу?

И она принялась собирать досье на коллег, соседей, бывших одноклассников. Друзей она не имела.

— Мне совершенно не хотелось заводить их, — сухо пояснила Инес. — Дружеские отношения требуют взаимности и сильно усложняют жизнь. Ты не чувствуешь себя свободным.

У нее были досье на кассиршу из ближайшего «Консума», на домоуправителя, на почтальона. Правда, весьма скудные.

— Сведения о них собирать очень трудно, — извиняющимся голосом сказала Инес. — Иногда я беру данные с их домашних страничек в Интернете, иногда основываюсь на собственных наблюдениях. В гости я ни к кому не хожу.