Катарина Масетти - Парень с соседней могилы

Да нас в Красную книгу пора заносить. Мы — вымирающий вид, вроде фиалок или сокола-сапсана. И я даже могу объяснить почему. У меня так и чешется язык сказать им: мой отец когда-то забирался на тракторишко и ехал в киоск купить плитку шоколада и это ему обходилось в литр молока. А если я поеду на том же старом тракторе, который еще держится благодаря изоляционной ленте и пластмассовым прокладкам, то должен буду выложить стоимость пяти литров. Молоко у меня скупают примерно по той же цене, что и у него двадцать лет назад (или чуть дороже), зато цены на шоколад и дизельное топливо подскочили ого-го как.

Я уж и не помню, когда мог позволить себе сменщика. Интересно, этому бээмвэшнику, который любит физический труд, понравилось бы вкалывать по 90 часов в неделю без выходных и праздников, без продыху даже на Рождество?

Хуже всего то, что тебе не дают ничего объяснить, хотя ты знаешь, с какого конца к этому заехать. Стоит тебе раскрыть рот, как они многозначительно переглядываются: ну конечно, этим крестьянам вечно не угодишь, ха-ха-ха! То у них картошка не уродилась из-за дождей, то из-за жары…

После грандиозного Скандала, когда Дезире обнаружила мои старые отметки, мы с ней ни разу не затрагивали эту тему. Ей наверняка хочется узнать, почему я так упорно занимаюсь сельским хозяйством… просто она не решается спросить. А я не решаюсь начать объяснения. Если я прикрою лавочку, придется уехать с полным рюкзаком старых долгов — и ничем более. Да-да, они все еще висят на мне, потому что когда-то я по глупости взял миллионный заем на модернизацию, а теперь таких денег не собрать, даже если я продам скопом всю усадьбу. И кто сказал, что я найду работу, которая позволит мне хотя бы расплатиться с долгами? Можно, конечно, пожить в общежитии, добиться частичного списания долга через консультантов при потребительском отделе коммуны… но ведь обидно же, черт возьми!

И еще: если я все продам и перестану быть Бенни с Рябиновой усадьбы, кем я буду тогда?

Нет, пусть уж лучше я буду иметь грязные ногти и хорошо оборудованный машинный зал (с газовой сваркой и брандспойтом), пусть буду и дальше подписываться на журнал «Скотоводство» и рекламное приложение к «Сельскому вестнику», пусть у меня будут два трактора (американский «Джон Дир» и финский «Вальмет») плюс пакетировочный пресс, навозоразбрасыватель и грейферный кран для работы в лесу… И пусть все идет по-старому, пока ко мне не заявится судебный пристав и не потребует принудительной продажи имущества с торгов!

Да если у меня отнять новый трактор и напялить на меня костюм, я себя буду чувствовать каким-то трансвеститом!

В общем, мы с Дезире старательно обходили эти предметы. Правда, один раз она меня все-таки спросила, нельзя ли приспособить усадьбу под какое-нибудь более прибыльное дело: например, разводить вместо коров карпов, выращивать цветочки-василечки и прочее в том же духе. На что я коротко сказал: по-моему, прибыль в наше время приносит только торговля оружием, наркотиками и сексом.

И мы стали набрасывать план переустройства усадьбы под секс-клуб, который Дезире тут же окрестила «Сельским клубом извращений». Приезжайте к нам посмотреть, КАК ЭТО ДЕЛАЮТ ЖИВОТНЫЕ! Теперь у вас есть возможность трахать свою пассию в плаще и резиновых сапогах! Загляните к нам — и вы увидите, как осеменатор в клеенчатом переднике оплодотворяет корову! Закажите себе ночлег на сеновале, чтобы отметить серебряную свадьбу в романтической обстановке! Хотите расцветить свою сексуальную жизнь элементами садомазохизма? — Возьмите коровьи путы и свяжите друг друга! И наконец — эксклюзив Рябиновой усадьбы: только у нас вы можете заняться любовью возле проволочной ограды под током!…

Похоже, мы проторили для себя привычную тропку: стоит возникнуть вопросу, который мог бы стать для нас животрепещущим, как мы прибегаем к шутке и обходим все трудности стороной.

Куда же запропастилась эта Дезире?

Сколько ты утирала мои слезы

Сколько согревала меня смехом

А себя ты не позволяешь утешить

В твоих окнах темно и ключ от дома потерян

Мы с Мэртой виделись накануне Сочельника, и тогда она была девушкой со старинной закладки: щеки румяные, глаза сияют, в руках охапка сверкающих разноцветной бумагой подарков.

Теперь на потертом красном стуле психиатрической лечебницы передо мной сидела женщина средних лет — с бледным одутловатым лицом и пустыми руками, безвольно лежащими вверх ладонями на коленях. Я присела перед стулом и обняла Мэрту, она положила подбородок мне на плечо, и я почувствовала, что взгляд ее уперся в противоположную стену.

Мы долго молчали.

— Что он сделал? — наконец спросила я. Догадаться самой у меня не хватало воображения, Роберт творил с ней массу всяких безобразий, но Мэрта, как неваляшка, снова вставала на ноги.

Она не отвечала. Очень нескоро она отвела взгляд от стены и, насупившись, сказала:

— Зачем жить на свете? Совершенно ни к чему, одна морока.

В ее взгляде сквозило обвинение.

Я не могла придумать достойного ответа при такой формулировке вопроса и пробормотала:

— Ты все-таки хотела, чтоб я пришла.

— Хотела?! Я ничего не хочу! — отозвалась Мэрта.

После этого я каждый день приходила к ней и часами молча сидела рядом. Ее это хотя бы не беспокоило. На мои вопросы о самочувствии Мэрта говорила что-нибудь вроде: «Бензин и масло на исходе, а последняя крона провалилась в дырку в кармане».

На четвертый день она с кривой усмешкой рассказала о тесте, призванном выявить ее суицидальные наклонности, то бишь насколько она расположена к самоубийству. Для этого надо было заполнить множество страниц, отвечая на вопросы типа «Кажется ли Вам жизнь лишенной смысла? Иногда/часто/всегда» или «Чувствуете ли Вы себя никуда не годной? Часто/в основном/постоянно».

— Если у человека не было склонности к самоубийству до этого теста, она появится после! — сказала Мэрта.

Такой вывод радовал, поскольку в нем уже можно было узнать прежнюю Мэрту. Вскоре она созрела для того, чтобы рассказать о случившемся.

Полгода назад Роберт уговорил ее пойти на стерилизацию. Спираль Мэрта вставить не могла, а других способов предохранения Роберт не признавал — слишком хлопотно. Она долго думала, потом все же согласилась: проглотила эту горькую пилюлю, понимая, что Роберт не желает нарываться на очередные алименты. Раз она хочет продолжать с ним роман, значит, приходится платить.

Вечером накануне Сочельника у нее раздался звонок и женский голос попросил к телефону Роберта. Закончив разговор, тот буркнул что-то невразумительное, надел кожаную куртку и испарился.

Обратно он не пришел — ни в тот день, ни на следующий. Сочельник Мэрта провела в одиночестве. Впрочем, она слишком хорошо знала Роберта, чтобы звонить в полицию и тревожиться, не попал ли он в аварию. Рано или поздно все выяснится, и она уже пригибалась в ожидании нового удара.