Дмитрий Липскеров - Родичи

Он еще не знал, что ждет его через некоторое время после сытного обеда, обильно сдобренного солью…

Так пить он не хотел никогда!

В его мышцах еще были силы, а сморщивающийся желудок сводил с ума голову. Язык опять распух во всю пасть, как при укусе скорпиона…

И он побежал…

Он бежал, набирая скорость, как арабский скакун. Его галоп на фоне огромного солнца впечатлял своей неистовостью. Создавалось такое ощущение, что мчится он с кем-то наперегонки и от этой гонки зависит судьба его…

Он не замечал, как слизистую глаз царапает песочная труха, как трутся друг о друга зубы, как огромные легкие превращаются в огненные горны, стремящиеся сжечь нутро.

За что ему так плохо!

Нижняя челюсть отвисла, длинный язык выпал из пасти и хлестал медведя по щекам. С каждым прыжком лапы, снабженные канатами мышц, слабели, спина прогибалась, и было очевидно, что зверь не выдержит столь стремительного бега, а через сотню-другую шагов свалится, обессиленный…

Но тут его слезящиеся глаза рассмотрели в дрожащем мареве огромный белый айсберг…

Айсберги всегда плавают по воде! Он это знал наверняка, и это знание придало ему силы, а когда ледяная глыба стала слегка приближаться, мозг охватила безумная радость!

Никто не знает, где хранится жизненный источник, который, казалось бы, иссяк до самого конца, до пыли, и вдруг — происходит нечто, и в душе взметает новым фонтаном, так что будоражится жить, и несут тебя ноги, несут!..

Он нырнул в ледяную воду и, загребая ее лапами, словно корабельными лопастями, устремился к дну. Он обогнал удивленную нерпу, затем тюленью семью и каждой клеточкой своего тела, каждой шерстинкой впитывал невообразимое счастье Родины!..

Он донырнул до самого дна и плавал вдоль него, пока кислород в расправившихся легких не закончился.

Медведь всплывал медленно, с наслаждением… Глупая нерпа проплыла совсем рядом, но он лениво царапнул ее по животу, так, для игры лишь, даже кожу не поранил…

Он всплыл и услышал материнский голос. Мать негромко ревела, торопя его к напружиненному соску. Он выбрался из полыньи и затрусил к родному теплу…

Медведь лежал посреди бескрайних песков. На морде его было написано несказанное блаженство, а язык облизывал раскаленный песок…

Он умирал, потеряв сознание, и последние грезы вернули его в детство…

Вероятно, что-то там, в детстве, произошло. Наверное, он по привычке сильно куснул мать за сосок, и она отвесила детенышу оплеуху. Медведь отпрыгнул в сторону, заигрывая с ней, но что-то подломилось под ним, совсем не лед. Затрещало переломанным деревом.

Почти мертвый зверь рухнул с пятиметровой высоты. Он уже не мог чувствовать боли, да и мираж детства исчез, растворился в перегретом мозгу…

Упал медведь в почти пересохший колодец, кем-то замаскированный.

Его голова, треснувшаяся о камни, откинулась и попала ровно под прохладную водяную струйку, как будто из самоварчика текло… Еще бессознанным он стал пить, и вновь вернулись картинки детства — жирное-прежирное молоко напряженной струйкой щекочет ему небо…

Он выпил литров сто…

А потом блевал. Сначала водой, смешанной с кровавыми останками падалыцика, затем исторгал свои внутренности.

А потом опять пил и снова блевал…

В колодце было прохладно, а ночью даже холодно. Сквозь пролом медведь смотрел на луну, но ему не свойственно было выть, а потому он и не выл.

И ни о чем не думал.

Медведь был затравлен.

Он не мог выбраться из колодца, потому что глубина его была около пяти метров, а рост зверя около трех. Да он особенно и не рвался наверх. Лучше умереть от голода, нежели от жажды…

Ему далее удалось поймать ящерицу, которая скользила по влажным камням к солнцу. Он попросту слизнул ее со стены.

На исходе третьего дня медведь вспомнил вертолет и выстрел. Особенно выстрел ему вспомнился…

А потом началась песчаная буря, которая продолжалась неделю. Колодец постепенно заваливало песком, но медведь время от времени откапывал водяную струйку и пил. А потом колодец завалило наполовину, и он не смог отрыть родник. Зато у него получилось выбраться на свободу.

Это было ночью, а утром он увидел людей…

— Пойдешь туда! — указал Бердан, вытащив сухую руку из варежки. — Через пролив Ивана Иваныча, однако.

— Беринга? — уточнил Ягердышка.

— Его…

Они стояли лицами к восходящему светилу, жмуря и без того узкие глаза-щели.

— Там — Америка! — величественно, как первооткрыватель, сообщил старик.

— Дойдешь ли, не знаю… Поди, не дотянешь, в полынью провалишься, и сожрет тебя щокур.

— Не боись! — улыбнулся Ягердышка, сдерживая собачью упряжку. — Не сожрет, поди!

— Сожрет! А я поймаю щокура этого, пожарю и съем!

Старик жевал смолу, поплевывал на снег и казался довольным.

— Каннибал, — заулыбался Ягердышка. — В ад пойдешь. Там тебя Кола дожидается!

— Хочешь смолы? — поинтересовался Бердан.

— Давай, — обрадовался чукча.

— А вот фига тебе! — Старик уставил сухой кулачок прямо в физиономию Ягердышки. — Фига на рыбьем жире!.. Он меня в ад, а я ему смолу!

— Да в аду столько смолы! — не понимал чукча. — Сколько хочешь!.. А ты кусочка жалеешь! Купаться в смоле станешь!

— Правда? — недоверчиво покосился эскимос.

— Истинная, — ответил Ягердышка и перекрестился.

— А чем плох ад тогда, если в нем смолы так много?

— Этого я тебе не могу сказать, пока кусочек не дашь!

— Не дам! — железно рек Бердан. — Пока не скажешь.

— Ну ладно, — сжалился чукча. — Так и быть, скажу… В аду так много смолы, сколько хочешь! — парень развел руками. — Только кипящая она, и тебя в ней варить будут!

— Тьфу! — разозлился Бердан. — Чтоб ты провалился!

— Не дашь пожевать?

— Ы-ы-ы-ы… — услышал Ягердышка в ответ.

— Тогда я поехал!

Он дал собакам команду, и они, напрягшись воедино, сдернули нарты, на которых был укреплен чукчин каяк и припас еды.

— Ы-ы-ы-ы… — доносилось из-за спины, слабея…

Ягердышка прокатил уже метров двести, когда вдруг остановил нарты и оглянулся.

Старик стоял на берегу и смотрел вслед…

И тут что-то не выдержало в Ягердышкиных внутренностях, что-то сжалось… Он бросил нарты и со всех ног бросился обратно к старику.

Бердан стоял и плакал.

Чукча ткнулся всем лицом ему в плечо.

— Не хочу в ад, — прошептал эскимос. — Не хочу в смолу!

— Я буду скучать по тебе, дед! — признался Ягердышка. — Ты тоже вспоминай меня. Пожалуйста!.. — Из его глаз брызнуло морем.

— Ы-ы-ы-ы… А правда, Иисус был?

— Правда. Он и сейчас есть. Это Бог наш, Бердан. Он видит нас… Ты молись ему, и простит Он…

Ягердышка оторвался от старика и пошагал к нартам.

— Эй! — крикнул старик. — Подожди, однако!