Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Следующее, прощальное свидание с дедом состоялось в конце той же осени, на исходе пронзительно-золотого денька. Снежно-белые голуби вперемежку с желтыми листьями реяли в громадной небесной синеве над днепровским раздольем, над базаром и лачугами бедноты внизу, но тот же дом, несмотря на всю свою угрюмость, каким-то старозаветным уютом прогретый по прежнему впечатленью, показался теперь Юлии выкрашенным сажей изнутри. По мощенной красным клинкером дорожке надо было пересечь двор с затихшими собаками до поворота за углом и затем по задней, непосильно-крутой лестнице подняться наверх. Хотя дыханьем смерти овеянная обстановка могла травмировать ребенка, было кем-то сочтено, что возможные издержки вполне окупаются размером оставляемых даров и благом последнего общенья. Дальше последовал длинный коридор, забитый непонятными, в непомерно-длинных кафтанах почему-то, черными людьми, в особенности — как почтительно расступались они, взирая со своей высоты на проходившую в ногах шестилетнюю царицу. Так через анфиладу и полупотемки полубезлюдных комнат ее ввели в прохладное, с завешенными окнами, давно непроветренное пространство и потом с подгибающимися от страха коленями ей пришлось почти столько же тащиться до стоявшей, помнится, под пологом и на возвышении, очень большой кровати, где лежал кто-то несоразмерно маленький: девочка не решилась взглянуть в лицо умиравшего. Зато на всю жизнь закрепилось в содрогнувшейся памяти единственное ореольное пятно, как бы в рембрандтовском луче библейского провидения, брошенная поверх одеяла, недвижная и закатным лучом сквозь штору выцвеченная, ужасно маленькая и уже от всех красок жизни отмытая рука. Повеяло холодком, словно тот приподнял веки. Девочку взвели на приступку, и один кто-то, не отец, властно пригнул ее головку, а другой положил ужасную руку на склоненный затылок наследницы. Чисто мускульным ощущением Юле навсегда запомнился могильной тяжести груз, соответственный значимости момента. И, несмотря на детский возраст, с каким облегченьем, сбежав по той же деревянной черной лестнице, вдыхала она потом сладкий-сладкий, синий-синий воздух с неутомимой в нем стаей голубей... Забитый досками парадный ход открыли лишь перед выносом гроба. Прискорбно и странно, что наиболее, может быть, грандиозное происшествие предреволюционного Киева, наделавшее шуму не меньше знаменитого покушения на премьера Столыпина, не оставило ни малейшего следа ни в тогдашних газетах, ни в коммунальных документах города, ни в памяти современников и даже самих его участников. Впрочем, толпившиеся вдоль улиц дотошные наблюдатели высказывали догадку, что еще при жизни обдуманная феерическая чертовщинка была сознательно подпущена в погребальную процессию возглавляющего ее участника, благодаря чему она одновременно играла роль демонстрационного шествия, каким в старину возвещалось прибытие бродячих цирков. Лишенное навязчивой печали зрелище похорон содержало в себе столько призывов к жизни, что у самых суровых противников цирка возникала немедленная потребность, купив билет, посмотреть то же самое в оптимистически-каскадном развороте, — лишнее доказательство, что и безвыходное состояние не мешает нам содействовать преуспеянию любимого детища. Кроме того, чисто американский размах и несоизмеримо более богатая бутафория, но прежде всего проявленный в отдельных моментах тонкий вкус постановщика позволяют в полном объеме оценить проделанный усопшим путь от убогого отцовского заведения, на дюжине кляч кочевавшего когда-то по галицийским городкам — до нынешнего величия, которому позавидовал бы любой камергер его величества. Буквально всякая мелочь, даже погода была предусмотрена для удобства почтенной публики волею завещателя, удачно избравшего для отбытия в вечность нарядное и нежаркое воскресенье, последнее такое в наступавшем сезоне дождей. По всему пути следования было солнечно, празднично и беспыльно, несмотря на громадность похоронной свиты и обилие зрителей, будущих клиентов, по сторонам, потому что две сопроводительные тучки дважды и чуть вкось, под ноги, спрыскивали погребальную колонну — без повреждения парадного обмундирования должностных лиц или еще более хрупкой цирковой экипировки. Под печальнейшую музыку на свете заслуженные лошади из личной конюшни покойного влекли вниз по спуску, к месту погребения, правда — не артиллерийский лафет, как хотелось бы, зато самую внушительную в тогдашнем Киеве по своей мрачной архитектуре, баронскими гербами украшенную колесницу с продолговатым на ней, особо ценного дерева ящиком и в окружении шагающей вровень ливрейной униформы, к сожалению, тоже без факелов, которым почему-то принципиально воспротивился местный полицмейстер... Указанные недочеты возмещались количеством и разнообразием провожатых — почти от всех сословий, ввиду популярности покойного, причем, судя по сосредоточенности поз и выражений, все они одинаково сознавали известную гордость исполняемой ролью в том фантастическом гала-представлении, подобно тому как все мы, в зависимости от ранга и достатка, разумеется, испытываем важность от участия в комедии человеческого прогресса, не подозревая его истинной сущности.

За гробом великого Джузеппе, с высшим духовенством во главе, следовали бесчисленные гости, заблаговременно и даже из-за океана прибывшие проводить к праотцам главу рода, на разнообразных поприщах процветающие родственники, но прежде всего дети, старшие сыновья Джузеппе, которых дотоле никто не подозревал у него в таком количестве. В отличие от бесшабашного Дюрсо то были примерные сыновья — учредители самостоятельных фирм, кое-кто уже в преклонной седине, а заодно с ними директора дочерних и подчиненных предприятий, пайщики и компаньоны анонимно-доходных отраслей, зрелые и преуспевающие тузы банковской гильдии и среди последних представители конкурирующих фамилий с печальной благодарностью в лице за доставляемое им удовольствие. На несколько кварталов растянулась вереница экипажей, где, сперва пакетами по четверо в каждом и невозмутимо подрагивая на толчках, ехали как из дерева изваянные, целеустремленные джентльмены с британскими бакенбардами либо французскими эспаньолками, но исключительно в цилиндрах, тогда как следом за очевидными баловнями финансовой судьбы, пока еще в колясках и тоже словно наштампованные, но уже в более плотной упаковке шестерками двигались достопочтенные особы рангом помельче, комиссионерско-квакерского облика в партикулярных котелках. Дальше, уже в смешанных головных уборах, вдавясь друг в дружку, точно нанизанная без всякого люфта, на наемных дрожках местных балагур тащилась туда, за Лукьяновку, деловая, полупочтенная мелкота — коммерсанты с ограниченным капиталом или вовсе без оного, маклеры и ходатаи, лодзинские фабриканты без наемного труда у себя на дому, — всякие там внучатые племянники, седьмая вода на киселе, тот самый песок морской неисчислимого потомства, каким библейский Бог награждал особо благочестивых патриархов.