Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

— Очень, очень мило... — почтительно кивал Сорокин.

Мимоходом, в развитии давешней теории о вариантах и подлинниках Юлия посвятила режиссера в свои коллекционерские терзанья. Они заключались в бесплодных усилиях раздобыться для своего музея чего-нибудь стоящим по части картин, скульптуры или в особенности желательной античной bijouterie из какого-нибудь там троянского кургана. К несчастью, вся мало-мальски достоверная классика была уже скуплена, описана, пронумерована в каталогах мировых галерей: даже третьестепенных жемчужин не раскопаешь нынче среди хлама аукционных торгов и подпольных антиквариатов — тем более в стране, где абсолютная власть собственника ограничена обязательной регистрацией сокровищ. Что делать? Не воскрешать же ради прихоти кого-либо из великих мастеров, давно пущенных матерью природой на другие неотложные надобности? Опасение провинциального налета не позволяло Юлии мириться и с копиями — пускай даже в виде зеркального двойника, хотя и приходило в голову не раз, что на достаточном качественном уровне тот автоматически становится оригиналом в случае, скажем, истребления последнего. В конце концов при желании и с помощью тайных средств, именуемых в газетной хронике загадочными обстоятельствами, самые надежные хранилища сгорают не хуже всего прочего на свете, а истинная коллекционерская страсть всегда мерилась готовностью к преступлению, присутствующему во всякой большой игре. В любых условиях уничтожение соперничающих собраний превращало данное в подлежащий немедленной конфискации пиратский клад — без права показать его самому верному и невежественному из поклонников. Словом, не одни лишь потенциальные угрызения совести помешали Юлии прибегнуть к услугам своего таинственного покровителя, наделенного, помимо стихийного могущества, почти кротким долготерпеньем. Выявлялся забавный по наивной хитрости, вместе с тем единственный для частного лица путь приобретения уникальных произведений посредством внесения в подлинник каких-либо новых подробностей и замен при сохранности основных планов, разумеется: метод отвергнутых гением, заново открываемых вариантов.

В подтверждение догадки часть ближайшего зала оказалась выгороженной как бы от постороннего любопытства, хотя и маловероятного в столь надежном укрытии.

Кусая губы, Юлия молчала в нерешимости, открывать ли ироническому посетителю свой фирменный сюжет.

— Не судите строго, Женя... здесь у меня кое-что не закончено, пока в работе, — сказала она, наконец, и, не спуская глаз с насторожившегося арбитра, отдернула холщовую, до полу, занавеску.

На сложном инженерном сооружении там покоился легко узнаваемый автопортрет всемирно-знаменитого голландца с его рыжеватой белотелой супругой на коленях. Отсутствие кистей и палитры поблизости, также легкая смазанность изображения, как на плохой фотографии, указывали, что картина находится в сухой переделке. Не сразу уловимое смещение сюжета вызвало у Сорокина сперва лишь как бы оптическое замешательство с последующим переходом в физиологическое отвращение к еще неразгаданному подлогу и в симптоматичную, не от съеденных ли давеча пирожных, желудочную муть отравления. Даже мелькнула режиссерская деталь, как легко кровавой рвотой изойти насмерть запертому в камере с восковой куклой наедине... Собственно размещение фигур и самый натюрморт оставались прежними, художник был в своеобычном берете и навеселе, но обернувшаяся женщина с такой щемящей, в фазе безумного прозрения тревогой всматривалась куда-то поверх зрителя, что и того тянуло оглянуться на нечто у себя за спиной, побледневшее ее лицо выражало крайний испуг, вино из наклоненного бокала проливалось на плечо супруга.

— Да-да, перед вами то самое, что вы подумали! — горячо подтвердила хозяйка догадку режиссера, даже приотступившего слегка — то ли для лучшего рассмотрения, то ли от неожиданности. — Конечно, это она самая дрезденская Саския! Но фрагонаровская трактовка интимного события противоречит всему рембрандтовскому строю с его глубинным органным спектром. Как видите, ничего не меняя, я лишь изменила акцентировку произведения... Неужели не угадываете — зачем?

— Ну, знакомить нас лишнее, пожалуй, я неоднократно встречался с мадам... — шутливо раскланившись перед шедевром, сказал Сорокин. — Однако на ней лица нет... Что приключилось с бедняжкой: воры, кредиторы или просто с обыском пришли? Было бы интересно от самого соавтора узнать разгадку ребуса... С чего у них там заколодило?

— Мне показалось, так будет драматичнее. Когда внезапный, среди праздника, стук в дверь, и неизвестно, кто стучится. Думаете, мышление противопоказано живописцу?

— Искусство базируется на широкоугольном охвате действительности. Отсюда видно, что пресловутый социалистический реализм с его фокусировкой внимания сокращает жизнь произведения до однодневки... — подчеркнул Сорокин и поморщился с досады, что не сформулировал еще острее.

— Хорошо, я поясню вам, Женя... — с достоинством первооткрывателя сказала Юлия. — Это мой философский комментарий к картине, обогащающий простоватый замысел автора... Дело в том, что портрет Саскии был написан всего за четыре года до ее смерти, и мне хотелось обогатить сюжет введением трагической нотки. В момент интимного пиршества, именно при тосте за любовь женщине мог почудиться зов из-за порога, и она оглянулась на ночную дверь...

В заключение она спросила, не представляется ли режиссеру Сорокину, что своей подсказкой автору, не повреждая ни музейной ценности, ни эстетической глубины шедевра, она лишь углубляет трагически органную суть этого волнующего человеческого документа. И впервые в практике их отношений Сорокин отвечал, что нет, режиссеру такое не представляется, хотя сам по себе эксперимент и наводит на ряд грустных раздумий о вреде любого постороннего, с нахрапом, вторжения в труд гения.

— Скажите, может быть, уважаемому консультанту еще что-нибудь не нравится у Советской власти? — со злостью спросила хозяйка.

— Нет, до некоторых пор возражений не имеется, — с той же прямой отдачей, как в теннисе, парировал Сорокин.

И тут же свел на шутку новую размолвку, в том смысле, что, очутясь у черта на куличках, предпочитает не ссориться с ведьмой по пустякам хотя бы принципиального характера и, больше того, вполне разделяя демократическое стремление эпохи к широкой фабричной общедоступной инфляции художества, потому что труженику приятно иметь клочок солнца на стене. Он одобрил и данное сосредоточение сокровищ и даже попытался понять переживания запомнившего ему Шейлока, это странное наслаждение собственника, достигаемое погружением рук в щекотный холодок соверенов и дукатов.