Леонид Леонов - Пирамида. Т.2

Невольно приходит на ум, что досадная неудачность многих программных, так и не завершенных революций объясняется неизбежной повторностью роковых ошибок, совершаемых ими в своей преобразовательной практике. Социальная мысль, воспитанная в мире утопических чертежей, целых чисел, химически чистых элементов, отвлеченных философских проекций, едва столкнувшись с грехом, гнилью и грязью житейской действительности и подкрепляемая яростью низов, пытается по старинке убрать пораженный орган. Оказывается, они этого страсть не любят, поэтому по ходу процедуры случается прибегать к мерам устрашения. Горе в том, что чем глубже забираешься с ножом в общественный организм, тем ловчее, застилаясь кровью, зараза ускользает от лезвия в сокровенные генетические недра. Иные утверждают, что эта наследственная, в самом воздухе растворенная органическая нечистота, которой пропиталась насквозь наша клеточная протоплазма, с течением веков стала, подобно опадающей листве в лесу, питанием и почвой для молодой поросли. Единственный смысл этой вражеской клеветы на природу человека в том, что действительно на худой конец, в случае пораженья, последним средством оздоровить мир у нас остается предание его огню, чтоб не восторжествовало зло.

Отвергая роль гениальной личности в истории, с упором на безликое стандартное большинство, мы не учитываем удельный вред другой фланговой крайности, присутствующей там в гораздо большем проценте. Имеется в виду так называемая бездарность, чаще всего кристаллизующаяся в понятии круглого дурака.

В то самое время, как во враждебном лагере инициативный ум служит единственным средством выдвиженья по общественной лестнице, у нас во избежание соперничества одаренность то и дело не допускается в верхние этажи без пропуска через нейтрализующие фильтры. Напротив, нередко покровительствуются послушные ничтожества, чьи волюнтаристские фортели, если позволите, пустили бы по ветру любую малоземельную европейскую державу.

Октябрьская революция началась не позавчера, ее истоки теряются в еще дохристианской мгле, плохо доступной невооруженному уму. Христианство возникло как утешительная надежда скорбящих на посмертное вознагражденье. Но уже к концу первого тысячелетья его обезболивающее действие стало настолько ослабевать, что разочарованье надоумило передовых мыслителей на осуществленье проблематичного блаженства небесного по возможности в прижизненных пределах, на земле. Наиболее удобный момент для попытки такого рода представился лишь к концу второго тысячелетья, когда по техническим и прочим показателям новая общественная фаза оказалась почти рядом, правда, по ту сторону вполне неприступной скалы — в смысле серьезной биологической перестройки. Поначалу разумнее было несколько растянуть ее, чтобы глубже внедрилось в населенье посеянное зерно, кабы не опасенья, что все осложнявшиеся обстоятельства застигнут нас на перевале, до спуска в благополучную, вчерне уже освоенную разумом долину. Да и то — если раньше идея наша выгодно опиралась на подспудную веру здешних жителей в некое праведное царство, теперь расчет велся на близость цели, которая в условиях отчаянья делает подвиг нормой человеческого поведенья, а отравленные мечтой не чуют и боли к тому же. По примеру пророков древности, вдохновляющих свое войско виденьями земли обетованной, мы тоже зарядили каждого доброй чаркой пламени перед штурмом. Однако возникшая было надежда уложиться в отпущенный нам историей срок шибко поубавилась под влиянием не сопротивления вражеского, а кое-каких досадных, потому что с запозданьем осознанных, соображений о самой натуре людской. Но, как будет видно дальше, не за добавком времени мы обратились к вам, и не за подмогой в делах земных, принципиально выполнимых земными же руками. Природа издавно применяет для закрепления новизны благодетельные, разной длительности паузы, в течение которых отстаивается драгоценное вино опыта или физической стати с одновременным выпадением подсобной мути в осадок. Мы рассчитываем на ваш авторитетный совет, какая из них — добротный сон ночной, зимняя летаргия или полудремотное ледниковое прозябанье — в плане наших целей, а если вы найдете их и достойными уважения, то и на ваше сотрудничество.

Мне вспоминается комментарий нашего семинаристского мудреца-эконома на вступление к Евангелию от Иоанна. «Имейте в виду, — рассуждал он, — если вначале времени некое магическое слово зажгло пламень жизни, то оно же, вывернутое наизнанку, способно и угасить ее». Пущенным нами в Октябре в качестве подсобного средства обещанием всего всем мы взорвали высотную плотину социального неравенства, которая перепадом старшинства испокон веков обеспечивала машину прогресса — без учета, что разбуженная стихия, смывшая прочь все преграждавшие ей путь обветшалые авторитеты — Бога, Родины, государства, семьи, родителей, возраста и даже таланта, когда-нибудь замахнется и на наш в том числе. Вкусившая сладость приманки и не удержавшись на горной вершине, волна ярости народной не утихла, а, напротив, развивается и с опереженьем исполняемых желаний мчится к главному бочонку с порохом, ожидающему ее впереди. Все нагляднее, на фоне нынешней цивилизации с ежечасным возрастанием соблазнов, проступающее неравенство низов, по счастью воспринимаемое ими покамест в материальном аспекте, никак не лечится фактически невыполнимым умноженьем товаропроизводства на потребу разыгравшихся за едой аппетитов, но лишь добровольным самоограниченьем потребностей со сведением их при высшем совершенстве до нуля. Не исключено, впрочем, что предметом общественной неприязни может стать нищая одежда, молчаливая и не для сокрытия ли неких, вовсе неподозреваемых сокровищ применяемая аскеза, уже настолько ненавистная для воинствующих ревнителей абсолютного равенства, что потребуется периодический отстрел умственной элиты во умиротворенье горластых, прежде чем обезглавленную ораву не освоит для текущих надобностей оперативный сосед.

Нам повезло в том, что на святой Руси, понимавшей социальную справедливость как уравниловку по горю-злосчастью, наличия упряжи и самовара всегда с избытком хватало для возникновения острой классовой неприязни. И так как высшим богатством людским принято считать осознанную память о прошлом, иначе сказать — ум, то истинная цена личности запросто читается в ее взоре. Таким образом, внутривидовое замыканье полюсов может начаться стихийной, не обязательно буквальной пальбой по крохотной бисеринке света в чужом зрачке, главной мишени преступного божественного превосходства. Так же как отсутствие роскоши повлечет уравнение в потребностях, ликвидация блестинки будет обеспечена отсутствием умственных лакомств. Ввиду относительности понятий о бедности и богатстве трудно будет приостановить ту лавинную свалку. Однажды подожженное изнутри горючее такого рода, в мелких соревновательных дозировках служившее движущим топливом прогресса, имеет свойство полыхать, пока не выгорит дочиста.