Эрленд Лу - Во власти женщины

Неожиданно Марианна объявляет, что у нее был день рождения. Несколько дней назад. Мне обидно, что она ничего мне об этом не сказала, но она говорит, что ей не нравится праздновать тот факт, что время не стоит на месте. По ее мнению тот, кто придумал праздновать дни рождения, сделал это, чтобы мы веселились и не думали, что стали старше (о чем было бы естественно думать в любой день рождения). Когда человек поет или у него рот набит печеньем, для страха и меланхолии просто не остается места, говорит Марианна.

Но уж если она все равно думает об этом, возражаю я, то, наверное, нелишне было бы сейчас поесть торта или получить несколько подарков. Однако Марианна со мной не согласна. Она говорит, что праздновать дни рождения придумал какой-нибудь злобный чертенок. Я защищаю его и говорю, что он наверняка не имел в виду ничего плохого.

Никто из нас не заснул в ту ночь. Мы несколько раз занимались любовью, но перестали, когда оба признались, что делали это лишь затем, чтобы измотать себя и заснуть. Все-таки странно, что мы можем поехать, куда хотим и когда хотим, говорит Марианна.

Мне это не кажется таким уж странным, но, если она объяснит подробнее свою мысль, может быть... Она говорит, что достаточно вспомнить, как было всего лет сто назад или пятьдесят (если на то пошло). Такое путешествие, как наше, было тогда почти невозможно. Я говорю, что понимаю ее. Сейчас стоит только сесть на поезд, мечтательно говорит она. Да, и мы помчимся со скоростью более ста километров в час и приедем, куда только пожелаем, говорю я. Марианна считает, что скорость поезда не имеет значения. Это ей безразлично. Я же считаю, что скорость имеет значение, даже если ей это и безразлично. Она соглашается. Но самое главное, что человек знает, когда поезд отправляется и когда прибывает в пункт назначения. Тогда можно настроиться на то, что проведешь в поезде определенное время, зная, что путешествие рано или поздно закончится, говорит Марианна. Я возражаю ей. Чтобы поезд через определенное время прибыл в нужное место, он должен идти с определенной скоростью, говорю я. Да, но это уже вопрос техники, и, с точки зрения Марианны, совершенно несущественный (главное — чтобы ей было известно время отправления и время прибытия, а в остальном поезд может идти с любой скоростью). Нет, не может, возражаю я. Чтобы прибыть вовремя, он должен соблюдать определенную скорость, большую или меньшую, время прибытия зависит от скорости поезда. Я начинаю горячиться. Но Марианне больше не интересно спорить.

Она говорит, что я безнадежен, что каждый наш спор заставляет ее думать, что за этим стоит нечто большее. Что-то, что не вмещается в рамки нашего понимания. Но она считает, что это получается у меня совершенно неумышленно (хотя от этого и не легче). Ты напрасно в этом так уверена, возражаю я и говорю, что не мешало бы ей тоже немного расширить ее собственные рамки понимания, чтобы сделать его повместительнее.

Мы видим двух пожилых людей, которые выходят из поезда метро. Престарелая пара. Они всегда знали друг друга. Обоих одинаково сгорбила старость. Он открывает дверь и проходит первым. Делает шаг, другой. Потом поворачивается направо. Поворачивается всем корпусом. Давно прошли те времена, когда он мог повернуть только шею. Он поворачивается и, бросив взгляд назад, убеждается, что жена следует за ним. Они подходят к лестнице. Она по-прежнему идет на два шага позади него. В руке у мужа маленький пакет.

Я смотрю на Марианну. Она — на меня. Мы смотрим на стариков. Поезд трогается, и никто из нас не в состоянии сказать ни слова.

Марианна просыпается и говорит, что ей немного жалко, что я не негр (в Париже много красивых негров, говорит она). Я говорю, что, к сожалению, ничем не могу ей помочь. Это она прекрасно понимает. Одна из тех вещей, с которыми надо смириться, говорю я. Марианна согласна. Говорит, что не упрекает меня. Нисколько. Но ведь можно немного и помечтать. Да, разумеется, соглашаюсь я.

И предлагаю, чтобы она в темноте представляла себе, будто я негр (ведь, кроме нас, тут никого больше нет). Но Марианне эта мысль не нравится. Она говорит, что это может превратиться в дурную привычку.

Я привязываю картину к своему рюкзаку. И мы идем на поезд. Мы говорим, что нам не важно, куда он нас привезет. Марианна хочет сойти, как только мы почувствуем, что надо сойти именно здесь. На первой попавшейся станции? Она уже не будет первой попавшейся, говорит Марианна, поскольку, когда человек слушается своей интуиции, он делает правильный выбор. Я спрашиваю, чьей интуиции мы должны слушаться, твоей или моей? Как знать, а вдруг мы с тобой почувствуем одинаково, отвечает она. Да, как знать.

Марианна читает. Я распаковываю картину, смотрю на нее и понимаю, что, купив ее, поступил правильно. Она всегда будет моей. Картина начинает нравиться и Марианне. Она говорит, что это хорошая живопись. Она радует глаз.

Я говорю, что наше путешествие начинает внушать мне чувство покоя, приятное, между прочим, чувство. Мы уже не в начале пути, но еще и не в конце. Мы, так сказать, посередине. Как будто в самой гуще леса. Теперь с полным правом можно сказать, что мы в дороге. Марианна говорит, что я слишком озабочен тем, что мы потом скажем другим людям. Мне следует забыть о других. Надо жить, как будто мы вообще никому ничего не должны говорить, считает она. Я не понимаю, почему так надо (но она мне ничего не объясняет). Все равно у меня приятное чувство, и я говорю, что мне всегда больше нравилось, когда я уже чем-то занят, так сказать, нахожусь в середине. Что-то начинать или заканчивать тоже неплохо, говорю я, но я предпочитаю быть посередине. По мнению Марианны, это неудачная установка. Мне следует поостеречься и не отдавать предпочтения середине, а то начало и конец совсем разонравятся, предупреждает она. И мне кажется, что в ее словах есть доля правды. Но мне все-таки трудно отказаться от своего чувства.

Мы умолкаем. Потом она спрашивает, о чем я думаю. Я думаю о том, о чем мы только что говорили. Но ведь нам сейчас хорошо, говорю я, и Марианна тоже так считает. Значит, так оно и есть.

Я засыпаю. Наступает ночь, и почти все пассажиры спят. Но Марианна еще читает. Иногда я просыпаюсь от какого-нибудь шума и вижу, что она все еще сидит с книгой в руках. Я интересуюсь, почему она так медленно читает. Нет, она читает не медленно (в школе она читала быстрей всех). Я говорю: воображаю, как читали остальные.

Я думал, что она читает все время одну и ту же книгу. Марианна смеется, называет меня милым дурачком и говорит, что, конечно, это другая книга. Предыдущую она закончила дня два назад. Но они похожи? — спрашиваю я. Да, они похожи. Я опять засыпаю.