Джон Ирвинг - Четвертая рука

Правда, в одну игру Руди с удовольствием играл даже в самые мучительные для обоих пятничные вечера, когда доктор чувствовал, что ему никак не удается пробиться к душе своего единственного сына и даже обыкновенный разговор у них не клеится. Игру эту Заяц придумал сам и особенно ею гордился.

Все шестилетки любят играть в одно и то же. Для игры, которую изобрел доктор Заяц, вполне подошло бы название «Повторение-плюс», хотя ни Руди, ни его отец не стали ломать себе голову над каким-то особенным названием. Поначалу они вообще играли только в эту игру, суть которой заключалась в том, чтобы по очереди прятать таймер от кухонной плиты.

А условия были таковы: таймер ставился ровно на одну минуту, и прятать его разрешалось только в гостиной. Хотя слово «прятать» тут не подходит — по правилам игры, таймер всегда следовало оставлять на виду. То есть не класть его, скажем, под диванные подушки или в шкаф, не засыпать семечками, просунув в клетку с красноперыми зябликами, а поместить так, чтобы его можно было увидеть. Но поскольку таймер был маленький и темный, то разглядеть его среди прочих предметов удавалось не сразу, тем более в чудовищно захламленной гостиной доктора Заяца, которую, как и весь старый дом на Браттл-стрит, спешно обставили новой — «и совершенно безвкусной», как сказала бы Хилдред, — мебелью. (Уезжая, она всю приличную мебель забрала с собой.) Ощущение беспорядка еще усиливалось из-за не сочетавшихся друг с другом портьер и ковров. В общем, гостиная доктора выглядела так, словно в ней прожили три или четыре поколения Заяцев, никогда и ничего из этой комнаты не вынося и не выбрасывая.

Конечно, спрятать здесь крохотный таймер ничего не стоило; его можно было оставить даже на самом видном месте. Но Руди так наловчился, что порой успевал отыскать его в течение положенной минуты, то есть до того, как прозвучит сигнал. Ну, а Заяц, если даже углядывал таймер в первые десять секунд, никогда не успевал найти его вовремя — к превеликому удовольствию своего сынишки. Он, конечно же, делал вид, что страшно этим огорчен, и Руди весело смеялся.

Прорыв за пределы простенькой забавы с таймером произошел неожиданно. Новая игра называлась «Чтение вслух» и вскоре стала служить поистине неисчерпаемым источником удовольствия как для Руди, так и для его отца, ибо Заяц читал сыну те же самые книги Э.-Б.Уайта, которые и сам больше всего любил в детстве «Стюарта Литтла» и «Паутину Шарлотты».

Руди так понравился поросенок Уилбер из «Паутины Шарлотты», что он даже захотел переименовать Медею в Уилбера.

— Нельзя, это мальчиковое имя, — заметил доктор, — а Медея у нас — девочка. Но я думаю, делу можно помочь. Если хочешь, назови ее Шарлоттой. Шарлотта — имя вполне девчачье, сам знаешь.

— Но ведь Шарлотта умерла! — горестно протянул Руди. (Шарлотта, давшая название книге, была паучихой.) — Что, если и Медея умрет?

— Нет, Руди, наша Медея еще долго не умрет, — заверил сынишку Заяц.

—А мама говорит, ты можешь ее убить, потому что иногда совершенно собой не владеешь.

— Обещаю тебе, детка: я никогда не убью Медею! — торжественно произнес доктор Заяц. — И при ней я всегда буду владеть собой. (Вот, кстати, образчик представлений Хилдред о характере ее бывшего мужа. Доктора действительно выводили из себя кучки собачьего дерьма, но это отнюдь не означало, что он ненавидел самих собак!)

— Расскажи мне, почему ее назвали Медеей, — попросил Руди.

Нелегко пересказывать этот древнегреческий миф шестилетнему малышу — для начала попробуйте объяснить ему, что такое кудесница или колдунья! Можно, конечно, рассказать, как Медея помогает Ясону похитить золотое руно. А дальше? Как говорить о том, что она сделала со своими детьми? Интересно все-таки, думал доктор Заяц, какому идиоту пришло в голову назвать собаку Медеей.

В течение первых шести месяцев после развода Заяц прочел более дюжины книг о различных расстройствах, возникающих у детей разведенных родителей. Особое внимание психиатры уделяли чувству юмора, которым, с их точки зрения, непременно должны обладать родители такого ребенка и которое отнюдь не являлось сильной стороной характера доктора Заяца.

Он позволял себе посмеяться лишь в те минуты, когда удавалось особенно ловко метнуть в сторону реки очередную собачью какашку, поддетую клюшкой для лакросса. Между прочим, в студенческие годы доктор Заяц был не только центровым команды Дирфилда, но и пел в хоре одного из тамошних клубов. И теперь — хотя теперь он пел только в ванной — на него частенько находило веселье и желание покуролесить. Особенно когда он принимал душ вместе с Руди. Принимать душ вместе с отцом Руди очень любил, и это стало еще одним пунктом в небольшом, но постепенно растущем списке того, что ему нравилось в отцовском доме.

Однажды, используя мелодию известной песенки «Я река», которую Руди выучил в детском саду, доктор Никлас М. 3аяц громко пропел:

— Что-о? — завопил Руди. — Спой еще раз! (Он уже знал от отца, что такое «античность».)

Доктор запел снова, и Руди просто зашелся от смеха. Известно, что скатологический юмор лучше всего воспринимают именно шестилетки.

— Только смотри, не пой этого при маме! — предупредил его доктор Заяц. И у отца с сыном неожиданно появилась маленькая общая тайна, еще более укрепившая их дружбу.

К тому времени Руди отнес домой уже два экземпляра «Стюарта Литтла», но Хилдред не желала читать мальчику эту книгу; оба экземпляра она выбросила. Руди сказал об этом отцу, лишь застигнув мать на месте преступления — когда она пыталась выбросить еще и «Паутину Шарлотты». И дружба отца и сына стала еще прочнее.

Каждый вечер, который они проводили вместе, доктор читал Руди «Стюарта Литтла» или «Паутину Шарлотты». Мальчику эти книжки не надоедали никогда. И он каждый раз горько плакал, когда погибала Шарлотта; и каждый раз смеялся, когда Стюарт крушил автомобиль-невидимку зубного врача. Когда Руди хотелось пить, он, подражая Стюарту, говорил отцу, что «умирает от жажды». (Сперва, естественно, доктору пришлось объяснить, что означает выражение «умирать от жажды».)

Между тем коллеги Заяца — хотя доктор весьма преуспел в противодействии ядовитым внушениям Хилдред, а Руди все больше убеждался в том, что отец по-настоящему его любит, — продолжали, будучи людьми недалекими, тешить себя уверенностью, что в моральном плане они куда выше знаменитого хирурга, у которого, дескать, «не сын, а какой-то дохлячок».

Прежде у сотрудников клиники имелся и еще один повод, чтобы презирать доктора: Ирма. Все считали, что экономка у Заяца — хуже некуда. Но как только началось знаменитое превращение, коллеги Заяца прикусили язычки. Сам же доктор еще долго не замечал, что его «ассистентка» совершенно преобразилась.