Алан Ислер - Принц Вест-Эндский

— В таком случае, — сказала она, бурно поднявшись с места, — некоторые из нас здесь не останутся. Для начала можете поискать себе новую Офелию.

Но у меня было время подготовиться к этому вызову. Перчатка была брошена к моим ногам. Я оставил ее лежать.

— Вы, Тоска, человек необыкновенной впечатлительности. Таким людям требуется особое мужество, чтобы совладать с обычными паршивыми фактами жизни. — Это охладило ее. — Но дело в том, что люди в этой пьесе — христиане, а христиане рассчитывают на христианское погребение. С этим мы ничего не можем поделать, не подвергнув возмутительному насилию пьесу.

— Ха, — она тряхнула головой и уперлась кулаками в бока.

— Но для вас лично, Тоска, есть хорошая новость: Офелию не хоронят по-христиански.

По труппе пробежал взволнованный шепоток.

— Вспомните: ее хоронят по «искаженному обряду». «Что вы еще добавите из службы?» — спрашивает Лаэрт. «Ничего», — отвечает священник. Не вмешайся высшая светская власть, Офелию вообще не хоронили бы на кладбище. Так что христианское погребение для нее исключено.

Давидович нахмурилась и опустила руки.

— Не будем забывать, что нам сказал Синсхаймер, этот выдающийся знаток театра, о «добровольном отказе от недоверия», который составляет суть поэтической веры1. Погрузившись в происходящее на сцене, публика считает вас Офелией, но та же самая публика знает — ив программке это ясно сказано, — что Офелию всего лишь играет Тоска Давидович.

— Ну, может быть. — Тоска села.

— И после спектакля, когда вы выходите на поклоны, когда посылаете воздушные поцелуи восторженной публике, она будет выкрикивать не ее, а ваше имя: «Тоска! Тоска!»

— Тоска, умоляю вас, — вмешалась Лотти Грабшайдт, — прислушайтесь к его словам.

Тоска надула губы.

— Я должна подумать.

— Нечего тут думать, — надменно произнес Красный Карлик. — Да или нет?

— Поляков, прошу вас. Тоска понимает, что времени у нас в обрез. Она не заставит нас долго ждать. Скажем, к завтрашнему утру, а, Тоска? Хорошо. А пока что, господа, — плавно продолжил я, — мы должны согласовать дату нашей премьеры. День благодарения на носу. Предлагаю ориентироваться на последний день Хануки2. Расписание репетиций на неделю и другие материалы будут вывешиваться на доске объявлений как обычно. И еще одно: надеюсь, вы доверите мне послать от имени труппы букет цветов нашему бывшему режиссеру.

Одобрительный гул.

— Только не от Пинскера на Бродвее, — язвительно сказала Давидович.

— У него одно барахло. Для Наума можно и раскошелиться.

— Только скажите откуда, Тоска.

— Пожалуйста, господин директор, — от братьев Фьорелли. Угол Мэдисон и Шестьдесят пятой. — Она остановила на мне торжествующий взгляд.

— Отлично, — сказал я, притворившись, что делаю пометку. — Благодарю вас, господа.

Да, в целом, можно сказать, я справился. Однако ноги у меня дрожали. О стуке в висках я уже не говорю.

Этот новенький, Кунстлер, беспокоит меня. Чем-то тревожит мою память. Предчувствую неприятности. Прежде чем собрание в библиотеке разошлось, он заманил на покер Гамбургера, Блума, Пфаффенхайма, Витковера и мадам Хел-финстайн.

Одним из первых моих действий на посту режиссера была посылка Голдстай-ну двух пригласительных билетов на «Гамлета». Я сопроводил их письмом:

Дорогой Брюс, примите, пожалуйста, эти билеты от Бенно Гамбургера и от меня как знак нашей продолжающейся дружбы и теплых чувств. Мы уверены: всем участникам спектакля придаст духа сознание того, что Вы с избранным Вами спутником находитесь в зрительном зале. Я же со своей стороны уверен, что всегда могу обратиться к Вашему глубокому знанию пьесы, если возникшие перед режиссером проблемы окажутся трудноразрешимыми.

С сердечным приветом

Отто Корнер.

Режиссер «Олд Вик» «Эммы Лазарус».

Я показал письмо Гамбургеру. Он отнесся к нему скептически.

— Валяй отправляй. В худшем случае оно не повредит. Оно не повредило. Сегодня я получил ответ:

Дорогой Отто,

спасибо за билеты. Я приду. Понадобится моя помощь, только скажите. Жалко Наума. Я слышал.

Что это вы воротили от меня нос? В следующий раз придете — кофе за наш счет.

С приветом Брюс Голдстайн.

Владелец Молочного ресторана Голдстайна.

И это письмо я показал Гамбургеру.

— Полагаю, что на ближайшее время мир обеспечен. Гамбургер пожал плечами.

— Будем надеяться, что ты справился лучше Чемберлена.

Просто чтобы держать вас в курсе событий, отмечу, что Блум сообщает о своем успехе с Манди Датнер. Сегодня утром я сидел с Красным Карликом у Голдстайна за кофе и пончиками. Голдстайн показал себя хозяином своего слова: склока забыта, мы снова на дружеской ноге. Голдстайн даже подсел к нам — в знак особого расположения, поскольку это было время обеда, когда он стоит у столба, регулируя движение. Бедняга страдал от простуды — упорной, никак не мог от нее избавиться. Плохое самочувствие привело к отчаянию.

— Район меняется, — сказал он. — Приходят теперь люди — не могу понять, кто такие. Ветчина и сыр на тосте, майонезу не жалеть — и пепси. Я объясняю: это молочный ресторан, строго кошерный. Ладно, говорят они: гамбургер, среднепро-жаренный, и картошка-фри. Не знаю, покупателя мне поискать и продать ресторан вместе с репутацией или просто запереть дверь и уйти, пока голова не отказала.

Это привычный рефрен, повторяющийся раз в несколько лет, когда подходит пора продлевать аренду. Я уже знаю, что лучше не возражать.

— Блаустайн выжимает из меня все соки. «У меня самого есть недвижимость, — говорю. — Я знаю рынок. Этот район приходит в упадок. Мы хотя бы можем привлечь приличную публику, вы должны быть благодарны. Трампельдор, например, до сих приезжает, аж из Хартсдейла. Вы имеете здесь нью-йоркское заведение. Не душите его». «Дела идут хорошо? — он спрашивает.

— Поздравляю». Сочувствие — вот что забыли люди.

— Маркс все это предвидел, — сказал Красный Карлик. — Кровопийцы пьют кровь из кровопийц.

Тут появился Блум. Увидев нас, сел за наш столик.

— Мир все еще полон сюрпризов, — сказал он.

Можете вообразить, как я был изумлен, услышав подобное от Блума.

— Что закажем? — спросил Голдстайн.

— «Чарлтон Хестон» и стакан чаю с лимоном. У меня разыгрался желудок. Голдстайн дал сигнал Джо.

— Я вам рассказывал этот, про еврея-путника? Гроза: гром, молния, ливень?

— Да, — сказал я.

— Нет, по-моему, я не слышал, — сказал Красный Карлик.

— Значит, подходит он к мосту, мост раскачивается на ветру и вот-вот рухнет.

— Да, теперь я вспомнил, — сказал Красный Карлик.

— Нет, продолжайте, — сказал Блум.

— А еврею надо на ту сторону. И вот он поднимает лицо к небу и говорит: «Господи, переправь меня туда невредимым, и я пожертвую пятьсот долларов „Объединенному еврейскому призыву“.