Магсуд Ибрагимбеков - Кто поедет в Трускавец

— Сдачи не надо, — он молча посмотрел на меня, и мне стало неловко за мой вынужденный обман. — В следующий раз — сказал я. — В следующий раз мы с тобой, друг, непременно съездим в шестой парк, а сегодня, извини, не могу. Заболел я, кажется.

Я неподвижно сидел в кресле и не испытывал никакого желания подняться и включить свет или произвести любое другое действие, свойственное человеку, пришедшему в свою квартиру. Я вспомнил, что это последний вечер так хорошо проведенного отдыха, но подумал об этом как-то нехотя и так же вяло, сделав усилие, отогнал эту почему-то вдруг показавшуюся мне неприятной и неуместной мысль.

С удивлением ощутил, что мое состояние даже отдаленно не соответствует привычному удовлетворению и спокойствию, охватывающим меня каждый раз по возвращении домой. Напротив, я испытывал какую-то беспричинную тоску, и беспокойство, и тревогу оттого, что я бессилен остановить поток, в который я погружался с каждой минутой все глубже, парализующий мою волю и Мышление.

Я встал, и включил свет, и заходил по комнате, выглядевшей в этот вечер непомерно большой и до отвращения неуютной, всем своим существом, буквально физически ощущая тоску, не понимая, в чем причины ее и истоки. Это было настолько непонятно и несвойственно мне, что я испугался. Я попытался связать в один клубок разбегающиеся мысли, и, когда, собрав все силы, мне на одно мгновение это удалось, я увидел вокруг себя пустоту, в которой бесполезно было искать ответа. Это продолжалось долго. Я бесцельно блуждал по комнате и передней, зашел в ванную и так же машинально, как и все, что я делал в этот вечер, включил свет. Из зеркала глянуло на меня неестественно бледное, измученное, с искаженными чертами лицо человека, в котором ни один из моих знакомых не признал бы меня.

Я вышел в переднюю, но что-то увиденное заставило меня вернуться и снова подойти к зеркалу. На стеклянной полочке рядом с бритвенным прибором и тюбиком зубной пасты лежал гребень. Я взял его в руки. Это был обыкновенный пластмассовый гребень, забытый здесь ею после утренней ванны.

Я стоял с этим гребнем в руках и очень отчетливо, во всех подробностях вспоминал сегодняшнее утро и чувствовал, как, вытесняя прочь все, меня обволакивает теплая душистая волна нежности. Я стоял и вспоминал, а память услужливо проворачивала передо мной красочную ленту, истинную стоимость каждого кадра которой я, кажется, начинал узнавать…

Я почувствовал, как прорвалась какая-то липкая пелена, до этой минуты покрывавшая мое сознание, изолировавшая его от мира, и только сейчас оно получило доступ к нему и обостренно и жадно, стремясь наверстать упущенное, начало впитывать в себя непривычно яркие цвета, запахи и звуки…

Это было похоже на чудо или на невероятно впечатляющей силы фокус, но мне с пронзительной ясностью открылась грань бытия, о существовании которой я знал всегда, но увидел ее впервые, и я изо всех сил вглядывался в нее, стараясь запомнить все, так как понимал и боялся, что скоро это видение исчезнет. Возможно, навсегда.

Я уверен — это была минута подлинного озарения, позволившая мне увидеть со стороны и ее и себя, сгорающих в высоком и чистом пламени, не подвластном отныне и навсегда расчету и правилам житейской логики…

Я снова и снова повторял ей все слова, сказанные ей, только сейчас узнав истинное значение, силу и сокровенный смысл их.

Я ощутил в себе счастье, впервые в жизни поняв, какое это ни с чем не сравнимое наслаждение — почувствовать себя в полной мере счастливым.

…А потом пришло ощущение утраты, и горечи, и досады на себя, и удивление. Я не мог понять и представить себе, что происходило со мной, как мог я добровольно расстаться с ней, хоть на один день, как буду жить без уверенности видеть ее изо дня в день рядом с собой…

Мне вдруг показалось, что моими действиями управляет какая-то посторонняя воля, доброта и сила которой во много раз превышают мою. Мне показалось так, когда я неожиданно для себя пошел к телефону, показалось на один неуловимый миг и прошло, потому что эта мысль, мимолетная и нелепая, исчезла навсегда, прежде чем я поднял трубку.

Я позвонил в справочную Аэрофлота, и мне ответила дежурная приятным, доброжелательным голосом. Она сказала, что самолеты в Трускавец вылетают через день по четным числам, что билеты на завтрашний двенадцатичасовой рейс в кассе имеются и что я могу быть уверенным, что летная погода, как минимум, сохранится во все дни этой недели. Я поблагодарил и положил трубку.

Я прикинул все свои дела на завтра, и выяснилось, что вполне справлюсь с ними до времени отлета. Успею заехать в сберкассу за деньгами, отложенными на летний отдых, в институт с заявлением о предоставлении очередного месячного отпуска и попрощаться с отцом. Я улыбнулся, представив себе ее лицо, когда она, выйдя из вагона в Трускавце, увидит меня на перроне.

Я разделся и лег. Настроение у меня было удивительно радостное и легкое, и омрачить его не могло даже то, что мое колено совершенно не вовремя, по какому-то странному совпадению именно левое, распухло, и покраснело, и причиняло мне довольно сильную, впрочем, вполне терпимую боль, время от времени отдающуюся короткими вспышками в мышцах нижней части живота и левого бедра.