Михаил Елизаров - Pasternak

— Не, мы не верим в бога, — за всех ответил Степа.

— О, это опасно! Гореть в аду так больно, аминь! Если ви не против, я расскажу вам из Евангелие. Аминь или нет?

— Валяй… — сказал дядя Коля.

— На хуя? — скривился Михалыч. — Он теперь не отъебется.

Толик и Степа закивали.

— Да весело будет, — подмигнул Лехе дядя Коля.

— Давай уже! — разрешил Михалыч. — Только быстро.

— Ой, это так здорово, что ви согласни, аллилуйя! — обрадовался американец. — Боженка сейчас смотрит на вас и радуется, и рукой машет: «Хеллоу, люди!» И мы ему тоже: «Хеллоу, боженка!» — он нежно посмотрел на тучку и помахал ей рукой.

Толик и Степа заржали.

— Ну что за день милий сегодня! — американец закатил глаза. — Аллилуйя! Назовем из Евангелия. — Он задумался. — Как же там било… — Лицо его комично посерьезнело. — О!

Зима стояля,

Дуль ветер из степи.

Беби в вертепе померз, бедненький,

На склоне холма.

А коровка погревала его

Воздухом из рота,

И бичок тожьйе погреваль.

Фермери куртки отряхали от грязи,

Спат еще хотели.

И на утесе они стояли,

Подальше смотрели

И видели поле болшое,

В нем могилки и звездочки.

Палка в снегу торчаля.

А рядом, через форточку

Мерцала звезда по пути в Вифлеем.

Аминь!

Она горела как сено,

В стороне от неба и Бога,

Как будто ферму подожгли

И пожар на говне…

За столом расхохотались. Михалыч басом, Степа и Толя повыше. Дядя Коля вытер выступившие от смеха слезы: — Леха, слышь, и так каждый раз отмачивает…

— О, на фермах часто говно… — продолжал американец, — это нормално же длъя ферми. Целий космос волновался — аллилуйя, аллилуйя, Бог нас любит! — он начал мелодизировать и пританцовывать.

Он будто рассказывал с выражением сказку.

Все такое красное стало.

Три астролога спешили.

За ними шли верблюди с подарками

И мальеньки ослики.

Мечтали о музеях красивих,

И феях, и вольшебниках,

О ельках новогодньйих.

А так холодно било!

Но они думали и о всьех на свьете

Детках и мандаринках,

И всех яблочках, и золотих шарах.

Фермеры увидали животних и говорят:

— О, и ми пойдем. — И это было как чудо.

Аллилуйя, аллилуйя!

Им даже жарко стало,

К ним ангелы невидимие,

Потому что без туловиш,

Прилетьйели и босими ножками шли.

Фермеры смотрьят — следы,

А человеков не видно.

Собачки гав-гав.

Что за миляя история, аминь!

У камня утьро наступилё.

— How are you? — спросила Мария.

— Can I help you?

О, хай, ми — фермери и астрологи,

Ми подарки принесли и тебе,

И Джизус-беби. Аллилуя!

Сейчас вас похвалим.

Мария говорит:

— Спасибо,

Но ви фермери,

Надо же гигиенично,

Подожьдите на улице.

Они говорят:

— О да, конечно. —

А потом, грубие такие,

Ругаться начали.

Верблюды кричали,

А ослики их копитами били

Так весело, аллилуйя, аллилуйя!

Мария говорит астрологам:

— А ви входите в отверстие. —

Они зашли,

Видят, Джизус-беби спит в дубе,

В ротике осла и ноздрях бичка.

Вдруг кто-то…

Щас главное, слюшайте…

В темноте слева кто-то

Астролога отодвинул,

Тот оглянулся.

На пороге звезда Рождества в гости пришла,

Стоит и смотрит на Марию.

Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

Толя сполз от смеха на землю, Степа просто визжал. Дядя Коля утирал слезы, Михалыч отмахивался руками, пока не скинул со стола бутылку с водкой.

— Все, дурак, иди отсюда, — еле выдавил он. — Смотри, что из-за тебя вышло!

— О, Библия, это же очень увлекателно. Я хочью пригласит вас на проповьедь в сегоднья, у шесть часовь, — американец напряженно улыбался.

— Не, с нас хватит. — Дядя Коля посмотрел на Леху. — Вот такие у нас бывают концерты. Уссышься.

— А мне понравилось, — неуверенно произнес Леха.

Толя и Степа, приняв эти слова за шутку, прыснули.

— Я серьезно, — сказал Леха. — Ну, подумаешь, акцент у него. Не страшно. А история интересная.

— Ты че, шутишь? — вытаращился Михалыч.

— Не, кроме шуток. Я бы сходил на проповедь, — сказал вдруг Леха. — Не, правда, мужики, интересно.

— Ты че, Леха, охренел? — спросил дядя Коля. — Пьяный, что ли. Ты ж всего ни хуя выпил.

— Нормальный я… — он посмотрел на американца. — А где проповедь будет?

— Очьень недалеко, — с готовностью отозвался тот, — а ми можемь до этого много поговорьит о Боге.

Леха поднялся из-за стола.

— Ладно, мужики, спасибо за компанию, я пойду, наверное…

— Ты куда, бля! — вскочил дядя Коля. — Ну я, бля, не понимаю ничего! Леха, еб твою! — Жилистой рукой он ухватил миссионера за отворот пиджака. — Ах ты ж пиздло!

— Я на вас так не сержус. Так не сержус. Аминь! О, ми оба болшие грешники, но я спасйон, а ви нет! Будем же спасатьса вместе!

— Что ты, сука, мозги ходишь ебать людям! Сядь, Леш, тебе нехорошо, наверное! Что ты ему веришь!

— Вот здес пишут… — американец указал на Библию. — Так возлюбиль бог мир, что отдал сына своего единородненького… А читат надо — так возлюбиль бог Льеху — понимат надо! Аминь!

— Ты, пидор, не отвечай за него! Леша, ну скажи что-нибудь, бля!

Миссионер скромно потупился:

— Ах, что может бит прекраснее, когда молодой человек говорит: Господь — Пастер наш! Пастер наш!

— Ебло закрой! — всполошился и Михалыч. — Леха, ты присядь…

— Вот есть про двоих малтшиков, — миссионер обморочно закатил глаза. — Петья говориль: «Мне не нужьно Библию, я не понимаю, что там». А Серьежа знал, что Петья покрал в саду у старушки яблуки, и сказал: «Одно, безусловно, ти можешь понят в Библии — вороват нельзя». И Петье било стыдно, и он говорит: «Ой, Господ видит все, что я делаю, аминь!» — И миссионер перекрестил сидящих своей книжкой.

— Я хуею, — произнес, наконец, Толя, глядя, как Леха деревянной походкой удалялся вслед за американцем. — Уболтал его.

— Да, бля, — почесал дядя Коля седеющий, будто загаженный птицами, затылок. — Первый раз такое вижу. Нормальный же был парень. Что с ним случилось?

— Душа — потемки, — сказал Михалыч. — И сколько мы его знаем… Второй день.

— Я такое слышал, — мешал карты дядя Коля, — эти проповедники по-русски говорят, и сами они русские, а только из какой-то зловредности слова коверкают, хотят на настоящих американцев походить.

— Хуею… — шептал Толя, переглядываясь со Степой.

Леха шагал рядом с миссионером, то и дело тормоша его за плечо: