Т. Корагессан Бойл - Восток есть Восток

— Ой, Руги! — воскликнул Таламус, выскакивая из кресла с проворностью ящерицы, сбегающей с камня.

Еще кто-то крикнул: — Ла Дершовиц!

И лишь потом соизволили обратить внимание на Саксби, хоть он был в отъезде целых четыре дня.

Рут налила себе полный стакан неразбавленного виски и уселась к карточному столу между Таламусом и Бобом.

Там же сидели Сэнди, Айна и еще какой-то жутковатый тип, которого Саксби раньше не видел — с крашеными волосами и пятнистым, словно склеенным из запчастей лицом. Играли, как всегда, в покер. Регина нависла над бильярдом, звонкими, профессиональными ударами отправляя шары в лузы. В углу устроились две дамочки — Саксби не помнил, как их зовут, и болтали о чем-то так сосредоточенно, будто отгородились от всех плексигласовой стенкой. Куда же тут было приткнуться? Не к Кларе же Кляйншмидт, которая будет нудить про Шенберга и двенадцатитоновую систему, пока от скуки мозги не закиснут?

Несколько раз в течение вечера Рут, правда, удостаивала его вниманием: подходила, спрашивала, чего он такой мрачный. Она совершала обход бильярдной, словно какая-нибудь майская королева, а потом неизменно возвращалась к покерному столу и садилась рядом с Таламусом. Саксби пил водку, настроение делалось все паршивее, хоть ей он в этом и не признавался. Поболтал о том о сем с Питером Ансерайном и одним из его учеников — «молчаливые» в кои-то веки наведались в бильярдную; обсудил тонкости выращивания ирисов с Кларой Кляйншмидт, пытавшейся доказать, что она не только композитор, но еще и человек; наконец, уже находясь в полном отчаянии, вызвал Регину Макинтайр на поединок и продулся всухую. Чем сильнее Саксби накачивался алкоголем, тем меньше оставалось в нем радостного волнения, вызванного возней с аквариумом и новыми планами. Радость расползалась и блекла, как масляное пятно на воде.

А потом, когда было уже очень поздно, подсела Рут, сжала руку и поцеловала взасос. Тут же подошел пятнистый, поздоровался и представился агентом Иммиграционной службы — оказывается, это с ним Саксби разговаривал по телефону. Ирвинг Таламус хлопнул Саксби по плечу и рассказал похабную историю про одну шлюху, с которой когда-то имел дело в Саванне. Рут выиграла в покер тринадцать долларов и пятьдесят два цента.

Еще позднее, в постели, после того как Саксби снял с Рут всю одежду, погладил во всех местах и самым неопровержимым образом показал, как сильно по ней скучал, он лежал, курил и размышлял о неожиданных переменах в бильярдной иерархии. Они ночевали в его комнате, где Саксби жил с самого детства. Чуть дальше по обшитому панелями коридору — спальня Септимы. Ночь была густой, осязаемой, источавшей сквозь противомоскитную сетку запах болота, прилива и медленного, влажного умирания растений. Рут лежала чуть отодвинувшись, ее мокрая от пота кожа поблескивала в лунном свете. Потом приподнялась — одна грудь прижалась к бицепсу Саксби — и прикурила от его сигареты. Огонек разгорелся, высветил ее лицо. Рут с наслаждением выпустила струйку дыма и сказала, что отныне бильярдная принадлежит ей. Это без вопросов. Наконец-то жизнь в «Танатопсисе» становится по-настоящему приятной.

Саксби призадумался. Он лежал, прислонившись головой к спинке кровати, на которой спал с самого детства. Рут была рядом, плечо к плечу, бедро к бедру. Огонек сигареты тлел во тьме. — Скучала по мне? — прошептал Саксби.

Вместо ответа, она положила руку ему на пенис — прикосновение было нежным и шелковистым, как ветерок, наполняющий трепетом паруса.

— Угадай, — с хрипотцой проворковала Рут и приподнялась, чтобы его поцеловать. Чувствуя на себе ее руку Саксби заворочался, провел языком по ее губам, вдохнул ее тепло.

— А Таламус? — спросил он. Рука Рут замерла,

— Что Таламус?

— Не знаю, — промямлил Саксби и отвел глаза, хотя в темноте она все равно не увидела бы их выражения. — Что-то он вдруг воспылал к тебе такой симпатией.

Рука вновь взялась за дело, вкрадчиво и властно.

— Ревнуешь? — шепнула Руг.: Саксби положил окурок на видавший виды ночной столик и накрыл ее ритмично двигавшуюся ладонь своей. Потом поднялся — старые пружины отчаянно заскрипели, — примостился на коленях между ногами Рут и прижался лицом к ее лицу. Таламус — ничтожество, высушенный сморчок, шут гороховый, копченая колбаса в целлофане. Саксби запросто мог бы смешать его с дерьмом, обругать самыми последними словами. Но не стал. Вместо этого он честно и просто ответил на поставленный вопрос:

—Да..

Рут лежала под ним скользкая и соленая от пота, желанная, горячо дышала в лицо, шептала:

— Не стоит. Я просто… веду свою игру. Уж ты-то знаешь… Ты, Сакс, ты…

И она утянула его туда, где слова утрачивают всякий смысл.

Наутро — точнее, был уже день, ибо Саксби проснулся в полпервого, — он отправился в гостиную Септимы, выпил там кофе, сделал себе бутерброд с яичницей и просмотрел только что доставленную вчерашнюю газету. Он смутно слышал сквозь сон, как на рассвете Рут заворочалась, поцеловала его и отправилась к своим «общительным» завтракать. Но воспоминание было полуреальным и тут же растаяло, вытесненное ярким солнечным светом. Вертикальные лучи пронизывали окна гостиной и делали аквариум похожим на театральную сцену. За ночь резервуар преобразился. Вода обрела полнейшую прозрачность, фильтрационная система очистила ее от мелкого мусора, растения вытянулись в полный рост и поблескивали мерцающим светом, а камни на матовом дне были точь-в-точь как подводные скалы. Саксби еще раз откусил от бутерброда, хлебнул кофе и на этом с завтраком покончил. Он был слишком возбужден, чтобы есть. В следующую секунду его руки уже погрузились в воду, передвигая отдельные камни, подравнивая гальку, поправляя стебелек, — так художник наносит последние мазки на готовое полотно. Самое большое наслаждение, заставлявшее забыть и об остывающей яичнице, и о холодном кофе, и о вчерашней газете, доставляло ожидание: скоро этот совершенный микрокосм наполнится жизнью. Если, конечно, улыбнется удача. Без удачи из проекта, осуществлением которого так любовно занимались мокрые и холодные руки Саксби, ничего не выйдет.

Его нельзя было назвать ученым — скорее увлеченным, страстным дилетантом. Академические премудрости, обязательный курс физики, биохимии, геологии и анатомии — без всего этого Саксби запросто мог бы обойтись. Он поучился в нескольких колледжах, причем с возрастающим неуспехом. Септима глубоко почитала науку и охотно поддерживала академические поползновения сына, хоть сама отдавала предпочтение изящным искусствам — ведь в молодости она писала стихи. Саксби же любил животных. Особенную симпатию у него вызывали морские позвоночные. Учебные программы почтенных, расчудесных, наимудрейших университетов этой страсти поспособствовать ничем не могли. В конце концов после шести лет спорадического учения, уже перевалив за двадцать пять, Саксби послал науку к черту и диплом бакалавра тоже. Вместо этого он отправился путешествовать: в Белиз, на Амазонку, на Ньясу и Танганьику, в Новую Гвинею. Потом обосновался в Калифорнии. Жил в основном на проценты с наследственного капитала, немножко подрабатывал — в океанарии, в Стейнхартском аквариуме, подручным на яхте (сажал наживку на крючки для бледных одутловатых джентльменов в костюмах для рыбной ловли). Год назад Саксби вернулся в колледж. Матери и Рут он говорил, что учился на прославленном океанографическом факультете Скриппского университета. На самом же деле просто болтался там без дела, лишь изредка заглядывая на лекции по какой-нибудь морфологии голотурий. Инерция и скука не давали ему вырваться из трясины затянувшегося детства. Там-то, на одной вечеринке, Саксби и познакомился с Рут. Рут привезла его домой, в Джорджию.