Руслан Белов - Кот в сапогах, модифицированный

— Предсказано? — удивленно вытянул лицо К. из «Гидрометцентра» (с предсказаниями у него было неважно, и Юрий Михайлович уже грозил ему с телевизионного экрана ментальным кулаком.

— Да. И повторяю — в самих Дельфах, в храме Аполлона, — показал я окружению детски честные глаза. — Покидая этот храм, я столкнулся с молодой и удивительно милой гречанкой. Глаза у нее были влажными и нервическими, и виделось в них что-то определенно-неопределенное. Будущее?.. Да, сейчас я уверен, я знаю — она видела будущее так же ясно, как видели его древние пифии… Пораженный ранее не испытывавшимися ощущениями, я взял изящные руки девушки в свои и восторженно проговорил по-английски:

— Я знаю, кто вы… Вы — чудесная прорицательница. И вы предскажите мне небесное счастье, и ваше предсказание непременно сбудется.

Она засмеялась, видимо, решив, что я пытаюсь завести с ней знакомство. И была права — мне и в самом деле не с кем было провести предстоящий вечер, последний вечер в солнечной Греции.

— Совсем нет, мистер, совсем нет, я не предсказываю будущее, — взгляд ее, завершив оценку моей личности, стал теплым.

— Нет — вы прорицательница, я уверен! Предскажите мне что-нибудь любовное, ну, хотя бы на ближайшие сутки!

— Очень скоро вы… вы лишитесь своей одежды, — дьявольски улыбнувшись, тронула она бархатным пальчиком мою щеку — эти гречанки быстро входят как во вкус, так и в роль. Особенно если перед ними мужчина, которого любое одеяние только портит.

— А когда это случится? — приложил я руку к осиной талии.

Гречанка не ответила, кого-то увидев за моей спиной. Она не ответила, и все кончилось, кончилось, как я тогда решил. Углядев за моей спиной человека, видимо, возлюбленного — такой безумной страстью наполнились ее глаза, все ее тело, в минуту переменившееся, ставшее райски чувственным, но не моим, — она чмокнула меня в щеку, бросила торопливо:

— Это случится через год. Вас разденут одни, и оденут другие, и с тех пор только счастье будет озарять ваш путь, — и кинулась тут же мне за спину, чтобы угодить в объятия самого натурального греческого аполлона. Обнимались они со всеми перипетиями минут пять, затем, взявшись за руки, пошли к выходу. Проходя мимо, гречанка, уже не симпатичная, а просто красивая, крикнула:

— Это случится, мистер! Случится через год именно в этот день. И все, с кем это случится в этот день, будут богаты и счастливы, как боги!

Конечно, если бы вечеринка не длилась седьмой час, и головы гостей, по уши залитых шампанским, не занимала бы альтернатива — возвращаться в опостылевшую домашнюю обыденность или продолжать сверкать бриллиантами и анекдотами второго эшелона, сверкать, дожидаясь слоненка, запеченного по-кенийски, то этого бы не случилось.

Но это случилось, и опять все начал Эдичка. Когда я заканчивал свой дельфийский рассказ, он обожравшимся бегемотом тащился мимо Прасковьи, юной супруги Б., и, видимо, не случайно, зацепил когтем подол ее платья, сшитого из ярких разноцветных платков, попытался освободиться, и оно пало на пол, открыв окружающим патетическую наготу владелицы.

— Ну вот еще один кандидат в счастливцы! — восторженно вскричал я. — Но кто же вас оденет?

Юная супруга Б. стояла, ничего не понимая (она, ограниченная редкой красотой, даже в трезвом виде ничего не разумела, кроме разве слов «Я этого достойна», отпечатавшихся в ее сознании, как на могильной плите). Б, штатный экстрасенс Министерства чрезвычайных ситуаций, схватил молодую женщину за руку и увел в комнаты Адели (так звали хозяйку). Через несколько минут они вернулись. На лице Б., сменившего костюм на купальный халат, обнаруженный, видимо, в ванной комнате, светилась надежда на перемены (не так давно он не смог определить местонахождение самолета, как назло разбившегося не на взлетно-посадочной полосе Домодедовского аэропорта, а в дебрях амурской тайги, и ему светила отставка с лишением всех министерских благ и последующей утратой доверия частной клиентуры). На личике же Прасковьи, юной супруги Б., одетой в хозяйкино платье от Зайцева, светилось удовлетворение совершенным чейнджем.

Что тут началось! Гости, хохоча от возбуждения, моментально разоблачили друг друга и бросились в покои хозяйки. Однако ее платьев хватило не всем, также как не всем мужчинам хватило одежд ее бывшего мужа. Оставшиеся обнаженными, пытались приватизировать платья переодевшихся, но лишь считанным единицам повезло — многие снятые одежды исчезли, видимо, в сумочках своих прижимистых владельцев.

— В доме много квартир! — вскричал я, указывая на входную дверь. — А в них много сердечных людей.

Бедлам получился что надо, мне очень понравилось. Один из гостей, оставшийся без одежды (Николай Иванович Шкуров-Безуглый, полковник МВД), сунулся по моей рекомендации в квартиру госпожи N. Муж ее в это время, поев и скоренько облегчившись в мужском отношении, парился-отмокал в необъятной ванной, и Шкуров-Безуглый получил от сияющей женщины сверток с одеждой молодого специалиста, замеченного в уголовных кругах — она, полуголая и постоянно призываемая что-нибудь потереть или облобызать, никак не могла улучить момент, чтобы его выбросить в мусоропровод, и тут такой фарт!

Полковник, одевшись, принялся знакомиться с содержимым приобретенных карманов. На свет поочередно были извлечены бандитский нож, кастет и специальная проволочка для асфиксии конкурентов.

— С этим точно генерал-майора получите, — изрек я внушительно, и все засмеялись.

Тут остававшийся сосредоточенным полковник извлек из пиджака полновесную пачку сто долларовых купюр, и я изменил предсказание:

— Нет, пожалуй, генерал-лейтенанта.

И, обратившись уже к обнаженной части общества, добавил:

— Как видите, дамы и господа, предсказание моей гречанки сбывается как объективная данность. А до полуночи всего полчаса…

Их как ветром сдуло — вмиг разбежались по этажам.

Когда гости, наконец, разъехались, хозяйка увела меня в будуар, нарочито небрежно прикрыв наготу спавшего в гостиной жениха скатертью в свежих пятнах от слоненка по-кенийски. Нетрезвый, он (жених, не слон, слона после беготни по лестницам съели в минуту) не смог найти никакой одежды, и уже второй час слыл в глазах невесты безнадежным неудачником.

В гнездышке Адели (на ней было платье Прасковьи, юной супруги Б., то самое, с которого все и началось) мы уселись на миленький диванчик, всем своим мяконьким существом утверждавший, что горизонтальное положение несоизмеримо приятнее вертикального. Не желая проникаться этими отнюдь не голословными утверждениями дивана, я сразу же перешел к делу. То есть признался, что принадлежу одному из известнейших европейских домов, и, желая достичь жизненных целей лишь природным талантом и кропотливым трудом, но не капитализацией славы предков, принял по приезде в Первопрестольную псевдоним, и называюсь теперь маркизом Смирновым-Карабасом с ударением на втором «а», что в части титула весьма недалеко от истины, а в части родового имени вызывает у людей доброе расположение.