Филипп Делерм - Первый глоток пива...

Они, конечно, давно овдовели. У многих почти сиреневые, слишком круто завитые волосы, они носят бежевые или лиловые костюмы с цветочным рисунком, из рукавов выглядывают тонкие запястья без украшений. Сидя перед игровыми автоматами, они смотрят прямо перед собой застывшим и отсутствующим взглядом. Раз за разом бездумно черпают жетончики из пластмассового ведерка – забавно выглядит это ведерко, игрушка, позаимствованная из песочницы, чтобы старушки подсыпали из нее в автоматы жетончики. Вокруг полно людей помоложе, один подкладывает жетончики, другие у него за спиной комментируют, охают и ахают. Но старушки и глазом не моргнут. Словно окаменев на своих табуретах, они неутомимо смотрят на крутящиеся перед ними вишенки, сливы, груши, бананы.

И вдруг это случается: все барабаны разом останавливаются на вишенках; раздается негромкий сухой щелчок, и тут же в желобок снизу просыпается целый дождь жетончиков. Ливень долго не кончается, другие игроки начинают бросать косые взгляды, кое-кто даже игру прекращает, до того противны им эти звуки. Но старушки не собирают жетончики. Они играют по-крупному. Им торопиться некуда. На их лицах ни малейшей радости.

Страшно становится, как посмотришь на этих старушек из зала игровых автоматов. Они давным-давно забыли вкус слив или вишен. Им ничего не надо, ничего не хочется. Но они механически стремятся к деньгам. В оранжевом свете их лица кажутся мертвенно-бледными, вокруг звучат непонятные американские словечки, слишком громкая музыка, но они ничего не слышат. Когда впервые входишь в зал игровых автоматов, старушки кажутся слегка неуместными и смешными. Но очень скоро понимаешь, что это игрушечное пекло существует именно ради них, ради их нелепых побед и бесцветных поражений.

Наконец они ссыпают в ведерко жетончики, накопившиеся в желобке. Надевают пальто, ждут, пока сосчитают их несметные богатства и выплатят деньги. Последнюю купюру они усталым жестом протянут парню в смокинге. Интересно, в какую минуту сердце у них забилось хоть самую малость сильнее? Но они не желают, чтобы рядом был кто-то, с кем можно этим поделиться. Они уходят мелкими шажками вдоль сияющей огнями стены. Чудесный летний вечер; девочки постарше накидывают свитера на плечи, малыши едят мороженое. Старушки растворяются в ночи. Завтра они вернутся. Играть.

Биографические справки в энциклопедических словарях слишком кратки. Кажется, что писатели, стиснутые между рождением и смертью, едва успели написать все, что им полагалось, – даты, указанные в скобках после названий, не оставляют им ни минуты свободной, чтобы хоть немного передохнуть, а нам ни малейшего простора для воображения.

Совсем другое дело – обстоятельный рассказ на две или три страницы вроде того, что можно найти у Лагарда и Мишара:

«В коллеже Шато-Тьерри Жан де Лафонтен изучает латынь, а возможно, немного и греческий. В двадцать лет (1641) он обнаруживает у себя духовное призвание, но вскоре оставляет теологию ради права и получает звание адвоката в парламенте. В 1647 году женится на Мари Эрикар».

До чего легко дышится в настоящем времени биографий! Лафонтен изучает латынь, вот так запросто, без всяких усилий, и только ради того, чтобы потом об этом упомянули в его биографии. «Возможно, немного и греческий…» Понятно, почему об этом говорится: у авторов учебника, должно быть, на этот счет свои соображения, им хочется внушить нам, что этот славный Лафонтен в самом юном возрасте познакомился с античными образцами своих басен. Зря старались. Все, что откладывается у нас в головах, – что жизнь Жана не так уж спешила стать судьбой. Сначала он петляет зайцем и скачет кузнечиком, как ему заблагорассудится. Может, немного заняться греческим? Затем события ускоряются. «Вскоре оставляет теологию» – мы едва успеваем заметить нависшую над ним тень.

Как прост и невесом ритм куда-то идущих фраз. Куда-то… К творчеству. К смерти. Но нам все равно. Настоящее время биографий – словно путешествие в дилижансе, который останавливается у каждого родника. Зачем нам торопиться? Каждый глоток чистой воды длится вечность. Никто не заставляет Лафонтена снова садиться в экипаж. И у него более чем достаточно времени очинить перо. В 1647 году он женится на Мари Эрикар.

– Мне надо было перемотать кассету. Я случайно на это наткнулся. Вообще-то я никогда его не смотрю!

Ах, до чего же ласкает слух это признание в телевизионном грехе! До чего фальшиво оно звучит, но как заразительна эта фальшь, более чем заразительна, вы и сами скажете что-то в этом роде в следующий раз, как только случай подвернется. И все же пылкость утверждения говорит сама за себя. Все очень просто, я искренне верю, что вот уже три месяца как вообще не смотрю телевизор. А это? Ну, произошло по чистой случайности. Такое бывает. Без всякой задней мысли проверяешь, целиком ли записался фильм Феллини, который показывали в 23.45 по каналу «Arte». И попадаешь на перепалку разъяренной певицы с наглым ведущим, на дурацкую рекламу или на ругань соскочившего с катушек политика. Вот об этом-то и заходит разговор, а вовсе не о фильме Феллини – я тоже его записал, но еще не успел посмотреть…

Нет, ты видел, как она ему ответила? И упоение, написанное на лице, разоблачает ложь продемонстрированного секундой раньше олимпийского спокойствия. Ты всего-то несколько минут потреблял дежурное блюдо программы, с легкой снисходительностью наблюдая за плебейскими приманками прайм-тайма, яркими красками, декорациями в американском вкусе. Ну и что? Все равно именно здесь ты набрел на пикантный сюжет, от которого поднимается волна сообщнического отвращения, злобного удовольствия.

Человек имеет право на все: работать в саду, слушать радио, заниматься любовью, спать после обеда, листать комиксы, развалившись в кресле. Но всерьез смотреть телевизор – нет, вот этого нельзя. И, назло произнесенному в один прекрасный день приговору, мгновенно зарождается непреодолимое влечение к такому запретному, такому пошлому, такому расслабляющему занятию.

И с тех пор балансируешь на кромке нечистой совести. Простодушно мошенничаешь, потихоньку отступаешь, перебирая пальцем кнопки пульта. Невозможно пропустить то, что происходит на телеэкране, пока перематываешь кассету.

Час, когда все расходятся ужинать. Ирисочного цвета дети с покрасневшими глазами, со скрученными полотенцами через плечо, часто перебирая босыми ногами, на цыпочках припускают к белой ограде виллы Сент-Ив.

– Чур, я первый под душ!