Вадим Давыдов - Год Дракона

– Не стану. Я только не понимаю, как вам это удалось. Но мне сейчас интересен не столько король, сколько вы сами. Я разговаривала со многими из ваших людей. Не для интервью, нет… Никто из них не смеет давать интервью, и эти казарменные порядки просто смехотворны, если хотите… И тем не менее. Я могу честно признаться, что я удивлена тем, как они относятся к вам. Разумеется, я не принимаю всерьез все эти россказни про то, что вы знаете всех сотрудников и членов их семей в лицо и по именам, что лично поздравляете всех с праздниками… Все эти нехитрые трюки давно известны и могут произвести впечатление разве что на самых первозданных персонажей… Нет, конечно, это работает безотказно, но дело, насколько я понимаю, совсем не в трюках. А люди готовы за вами хоть к черту в зубы. Почему?! Не понимаю. Пока не понимаю… Собственно, я здесь затем, чтобы это выяснить.

– Ну, так выясняйте, – Майзель улыбнулся совершенно по-мефистофельски и откинулся на спинку дивана. – Я полностью в вашем распоряжении. Кстати, а где ваш диктофон?

Он сидел перед ней во всем своем великолепии – в этой странной одежде, так безукоризненно сидящей на нем и так ему подходящей, что Елена уже почти к ней привыкла, в начищенной до блеска обуви без единой пылинки, роскошный экземпляр мужской человеческой особи в самом расцвете сил… И Елена с ужасом, леденисто обжигающим все внутри от живота до самого позвоночника, до самой души, вдруг не столько поняла, сколько почувствовала, как чудовищно, как непередаваемо, как вселенски жутко одинок этот человек. И представила себе, как от этого одиночества, от этой вселенской пустоты и придумал он себе их всех – и страну, и короля, и народ, и ее, Елену…

Майзель с изумлением увидел, как в глазах у нее вскипели слезы.

– Дорогая, что с вами?! – он порывисто наклонился к Елене. – Что случилось? Вам нехорошо?!

– Нет, нет… Я в порядке, – Елена отвернулась, и когда он снова встретился с ней взглядом, в нем не было и следа влаги. Впрочем, он мог бы поклясться, что ему ничего не почудилось. – Признаться, я не набрала материала для работы. Во всяком случае, как я теперь представляю себе это. А диктофон в нашем разговоре – архитектурное излишество. Я хочу понять вас, а не дергать цитаты из ваших речей. Техника не в состоянии мне в этом помочь. К сожалению…

Елена подняла на него взгляд и вдруг спросила:

– Пан Данек, но почему – мы? Почему вы выбрали нас? Почему не венгры, не поляки? Не русские? Почему? Как вы могли так поступить с нами? Ведь мы не были такими. Мы были обыкновенными спокойными жителями старой доброй Европы. А вы, вломившись сюда, все так перевернули, что нас стало просто не узнать. За каких-то полтора десятилетия… Почему?

Майзель поднялся, снова подошел к прозрачной стене, которую и окном-то, ввиду ее грандиозности, назвать не поворачивался язык. Постояв несколько секунд, глубоко засунув руки в карманы брюк, он резко развернулся на пятках – лицом к Елене, сказал глухо:

– Я помню это так ясно, как будто это было вчера… Я был совсем еще кроха… Маленький выпуклый экран… Черно-белый… И танки, танки, колонны танков в облаках пыли… Танки на улицах… И растерянные люди с перевернутыми лицами… Торжествующий голос диктора, такой непереносимо трескучий… И отец, громко всхлипывающий, и размазывающий слезы по щекам,?я никогда раньше и никогда после не видел его таким… И мама, прижимая меня обеими руками к своему животу, тоже плачет, и кричит отцу: «Тише! Тише! Ради Бога, да сделай же тише!»…

Майзель вернулся к дивану, налил себе и Елене еще ликера. Словно не замечая, что Елена смотрит на него, зажав рот рукой, расширившимися в пол-лица, ставшими черными, глазами, продолжил:

– Он никогда в жизни не интересовался спортом, как многие. Только когда русские и чехи играли в хоккей, все в доме ходили на цыпочках, даже кошке нельзя было мяукать. И когда выигрывали чехи, он…

Майзель вздохнул:

– Они бежали в тридцать восьмом в Польшу. Они жили вон там, – он махнул рукой в направлении Юзефова, – на Веженской… Потом, в тридцать девятом, когда Сталин и Гитлер поделили Речь Посполитую, они оказались в советской оккупационной зоне. Потом война, эвакуация в Уфу… Единственные из всей семьи, остальных всех сожгли в Терезине, пани Елена. Ему было тогда девять лет, моему отцу. После войны не получилось вернуться. Нужно было как-то жить… Они переехали из Уфы в Минск. И остались… Я не знал об этом. Лет до шестнадцати… Потом мама увидела, как я собираю альбомы и вырезки с видами Праги, карты, истории, Кафку, Майринка… Она тогда только рассказала мне. А отец… Так ни разу и не заговорил об этом. С тех пор…

Он снова вздохнул, пожал плечами:

– Что мне было делать? Вымостить золотом Вацлавскую площадь? Подарить каждому чеху красную розу и попросить прощения за весь СССР? Что? Просто… И этот пепел, пани Елена, он здесь, он лежит в этой земле… И я… Я просто знал, что вы никакие не мирные обыватели. Когда развалилась империя Габсбургов, – вы же знаете, как расцвела страна… Это же сделали вы сами. А потом, в шестьдесят восьмом, все просто поняли, что нельзя, не время, что нужно сохранить людей, сохранить страну, тогда просто не было другого решения. У вас просто было нечем… А я дал вам это. И теперь никто не посмеет больше… Никто. Никогда. Понимаете? Вы – славяне, вы – потомки гордых, красивых, великодушных и бесстрашных воинов. Это никуда не могло деться. Никуда. Я просто помог этому проявиться… Больше… Больше я ничего не мог сделать для вас. Остальное вы сделали сами…

Тишина повисла в кабинете. Внизу шумел огромный, прекрасный, сверкающий город, столица великой страны, созданной неодолимой волей этого человека и тех, кого он вытащил из небытия, но в кабинете было удивительно, даже пугающе, тихо. Елена сидела, глядя в сторону, подперев голову ладонью, и молчала.

Наконец, она заговорила:

– Значит, все это правда…

– Не все, – он улыбнулся. – Но почти.

– Вы… Кто-нибудь еще… знает об этом?

– Вацлав… Их величества. И теперь вы.

– Почему?!

– Потому что это мистика, чепуха, сентиментальные сопли. А я Дракон, а не инженю на пенсии. Да и кто же в такое поверит…

Ты сказал, что хочешь меня потрясти, все равно, чем. Что ж, тебе это удалось, подумала Елена. Пожалуй, такой удар мне не удержать… Или ты знал и об этом тоже?!.

– Скажите, пан Данек… Не будет очень уж большой наглостью, если я попрошу вас встретиться со мной еще раз?

– Да нет, нисколько, – Майзель улыбнулся. – И знаете что… Я, право, не уверен, понравится ли вам такая идея… Хотите провести в моем обществе некоторое время? Понаблюдать за мной, как видят меня мои сотрудники? Каждый день? А? Решайтесь.

– Надеюсь, вы шутите?