Джузеппе Д`Агата - Memow, или Регистр смерти

— И нанести серию ударов по терроризму вообще, уничтожив просочившихся агентов и ликвидировав их опорные базы.

— А из каких источников получена эта информация? Из итальянской разведки — ЧИА или из американской — ФБР?

— Давид ничего об этом не говорит. К тому же зачем опять вытаскивать на свет божий итальянскую разведку? Тайных служб сколько угодно. Я сам могу тебе перечислить десяток только американских. Кроме итальянской, самая мощная — это НСА — Национальная служба безопасности, ДИА — Национальная разведывательная служба, нечто вроде итальянской разведки в Пентагоне, ИНР — разведка и исследования при Госдепартаменте. Кроме того, имеются также разведки всевозможных министерств и ведомств — коммерческие, аграрные, финансовые, а также разведки трех родов войск. — Пульези поднимается, чтобы достать другую бутылку виски. — Не говоря уже о многонациональной разведке в сфере информации. Шпионаж и информация идеально сочетаются.

— Думаешь, Давид работал на кого-то?

— Не думаю. — Пульези качает головой, наполняя рюмки. — По-моему, он обнаружил эти сведения случайно, сунул куда-то нос просто из любопытства…

— И решил, что сможет произвести сенсацию в прессе. Он всегда только об этом и мечтал.

— А еще вернее, чтобы добыть гору денег, продав записи тем, кто не хочет, чтобы шакал был кастрирован, то есть террористам и правительствам, которые им покровительствуют. Но это ему не удалось. — Пульези сильно потеет и от жары, и от спиртного, но главным образом из-за нервного напряжения, искажающего его черты. — Я взялся за очень нужное дело. А ты как поступил бы на моем месте?

— Отчего бы не передать пленки в суд или в нашу Службу безопасности?

— Я не так наивен. Теперь я уже ненужный свидетель, которого необходимо убрать. По крайней мере этим озабочены те, кто во что бы то ни стало хочет получить записи. На месте Давида теперь нахожусь я. — Он шумно вздыхает. — Могу попытаться только одним-единственным способом. Тебе ясно как?

— Это не так уж трудно. Если верно, что ты действительно в таком же положении, как Давид, то и действовать должен точно так же, как он.

Энергично кивая, Пульези охотно соглашается:

— Вот видишь, ты тоже умеешь рассуждать. Потому-то я и захотел посоветоваться с тобой.

— Тебе надо попытаться продать записи «шакалам».

— И скрыться от них. — Пульези недобро улыбается. — Это может оказаться главным выигрышем в моей жизни. Получу уйму нефтедолларов и найму себе для охраны целую армию одалисок.

Открываю балконную дверь и выхожу на террасу — хочется немного пройтись. Терраса на втором этаже окружена зеленью ухоженного сада. Когда возвращаюсь в комнату, Пульези предлагает:

— Почему бы тебе не присоединиться ко мне? Все равно и ты завяз в этом деле по самые уши.

Медлю с ответом. В горле совершенно пересохло.

— Что… Как… Как это понимать?

— А так, что ты — сволочь. И заявляю тебе это совершенно хладнокровно, по-дружески. Я знал, что, мечтая о всяких конспирациях и интригах, ты дойдешь и до этого.

Я повышаю голос:

— Пульези, перестань наконец обращаться со мной как с ребенком!

Он даже не шелохнулся.

— И в самом деле. Тебе шестьдесят. Не знаю, смешон ты или жалок. Не могу понять, чего больше. Признаюсь, ты поразил меня. Никогда бы не подумал, что ты способен подложить бомбу в машину. В каком самоучителе ты это вычитал? — Он отвел от меня взгляд, более того, теперь вообще избегает смотреть на меня. — Ты был настолько неосторожен, что не позаботился даже надеть перчатки. На бомбе твоих отпечатков более чем достаточно. И только твоих.

— А почему ты вдруг подумал обо мне?

— Постепенно до всего доходишь. Извини, что до сих пор не поздравил тебя с новой должностью, которая тебе поручена.

— Можешь обойтись без поздравлений.

— Да, потому что ты опять вел себя как отпетый дурак — согласился издавать журнал ВОКТО за три миллиона триста шестьдесят тысяч лир. Тебе эта сумма показалась головокружительной. — Он не дает мне вставить слово. — Я знаю все о докторе Сакко и о международном туристическом журнале. Мне все известно также о мистере Барбере. Жмоты. Все, что утаивают, имея дело с каким-нибудь дураком вроде тебя, кладут себе в карман.

— Пульези, прекрати эту комедию.

— Моя жизнь стоит гораздо больше. Но честно говоря, ни ты, ни Барбер не пугаете меня. Есть люди куда опаснее вас. — Он разражается истерическим смехом. — Это же прекрасно, это же так возбуждающе — быть мишенью стольких тайных организаций, которые все работают на один и тот же результат и каждая старается подставить ножку другой. Это сюжет вполне достойный Грэма Грина, тебе не кажется? Спорю, ты даже не знаешь, на кого работаешь!

— Почему бы тебе не сообщить мне это?

— Конечно. Ты работаешь на англичан. Они тоже хотят получить пленки и узнать, что в них содержится. И израильтяне, и русские хотят, и французы, и китайцы. Все. Даже итальянцы. Разве тебе неизвестно главное правило таких служб — чем больше информации, тем лучше. Информация — это товар, который можно продать и которым можно обмениваться. Сколько тебе предложил Барбер за мою жизнь? Он пообещал тебе, надеюсь, особо крупное вознаграждение?

— Ему нужны были только пленки.

— Значит, идея подсунуть бомбу — твоя. Почему ты решил убить меня?

— Не спрашивай меня об этом.

— Не потому же, что я полицейский. Не думаю.

— Потому что ты единственный друг, какой у меня есть.

От изумления он осекается и отступает к стене.

— Послушай, послушай… От Грэма Грина мы подходим к Достоевскому. Литература может иной раз и навредить.

Я смотрю, как он наливает виски в наши рюмки. Маска веселости на его лице больше уже не может скрыть другое выражение — злобное и трагическое, как у зверя, борющегося за свою жизнь. Я же, напротив, испытываю полное равнодушие и даже облегчение.

Мы сдвигаем рюмки.

— За нашу дружбу, Кино. — Он ненадолго выходит из комнаты, когда же возвращается, замечаю, что за ремень брюк у него засунут пистолет. — Ты на своей машине?

— Нет. Приехал на такси.

— Диана знает, что ты здесь?

— Она никогда не знает, где я.

— Тем проще… сейчас мы с тобой совершим небольшую прогулку. Поедем в одно еще совсем дикое место в сельской местности. Выроем тебе яму. Я сам позабочусь похоронить тебя как следует. И будь спокоен, никто никогда не найдет твое тело.

Мы встаем и направляемся к двери. Пульези останавливается, охваченный приступом злобного смеха.