Курт Воннегут - Малый не промах

Катафалк подождет.

Дело – прежде всего.

Если эту встречу представить в виде небольшой пьески, декорации будут очень простые. В глубине сцены – обочина тротуара, обозначающая край стоянки. «Роллс-ройс» с откинутым верхом – самый дорогой предмет реквизита – надо припарковать у обочины, въехав справа. Задник за обочиной можно расписать кустиками и деревьями. Красивая деревянная табличка объясняет более точно, где происходит действие:

Феликс рыдает, скорчившись на заднем сиденье «роллс-ройса». Мама – ее зовут Эмма – и я, Руди, стоим около машины, ближе к зрителям. Эмма, вне себе от нетерпения, торопит с отъездом, а Руди шарит по карманам Феликса, ища ключи от машины.

Феликс.Да кому какое дело, где они, эти ключи!

Эмма.Скорей, прошу тебя – скорей!

Руди.Сколько же карманов эти проклятые лондонские портные делают в одном пиджаке? Черт бы тебя побрал, Феликс!

Феликс.Я жалею, что вернулся домой, – вот до чего ты меня довел.

Эмма.Нет, я сейчас умру!

Феликс.Я так ее любил.

Руди.Да что ты? (Случайно оборачивается к церкви и приходит в ужас, увидев, что к ним идет Двейн.) О боже ты мой!

Феликс.Помолись за нее… Мне тоже больше ничего не остается.

Руди.Феликс, выходи из машины!

Эмма.Нет, нет! Пусть только пригнется.

Руди.Мама, оглянись же! Сюда идет Двейн!

Эмма (оборачивается; испуганно) .Ему же полагается быть рядом с покойницей.

Руди.Феликс, вылезай сейчас же! Кажется, кто-то собирается вытрясти из тебя душу.

Феликс.Я только что вернулся домой.

Руди.Я не шучу. Сюда идет Двейн. Неделю назад он чуть не вытряхнул душу из доктора Митчелла. Сейчас он и до тебя доберется.

Феликс.Драться мне с ним, что ли?

Руди.Скорей вылезай из машины, беги!

Феликс выбирается из машины, жалобно причитая. Слезы у него высохли. Опасность для него настолько нереальна, что он даже не оборачивается туда, откуда ему что-то грозит. Он разглядывает машину – вмятину на боку, царапину – и даже не видит, что справа подошел Двейн.

Феликс.Взгляните-ка! Жалость-то какая! Двейн. Жаль, жаль! Такая чудная машина!

Феликс (оборачивается, видит Двейна) .Привет! Вы – муж.

Двейн.А вот вы тут при чем?

Феликс.Что?

Двейн.Да, я ее муж, и у меня большое горе, но реветь так, как вы, я бы не смог. На моей памяти никто так не рыдал – ни мужчина, ни женщина. Вы-то тут при чем?

Феликс.Мы еще в школе любили друг друга…

Двейн задумывается. Феликс вынимает из кармана пузырек с таблетками, хочет открыть.

Эмма.Нет, нет, никаких таблеток!

Руди.Мой брат не совсем здоров.

Эмма.Да он сумасшедший! А я им так гордилась!

Двейн.Я бы очень огорчился, если бы думал, что он ненормальный. Нет, надеюсь, что он плачет именно потому, что он – нормальный человек.

Эмма.Но драться он не умеет. И никогда не умел.

Руди.Мы едем в больницу.

Феликс.Погодите, черт побери! Я заплакал, потому что я абсолютно нормальный. Самый нормальный во всей этой выгребной яме! Что тут творится, черт вас дери?

Эмма.Сам напросился – смотри, как бы тебе мозги не вышибли!

Феликс.Хуже, чем ты, нет матери на свете!

Эмма.Нет! Я ни разу в жизни не опозорила ни себя, ни свою семью перед людьми, запомни это!

Феликс.Да ты и пуговицы никогда не пришила. Ты меня никогда не приласкала, не поцеловала!

Эмма.А что тут плохого?

Феликс.Никогда ты не была настоящей матерью.

Двейн.Объясните мне все-таки, почему вы заплакали?

Феликс.А кто нас воспитывал? Ты знаешь? Прислуга, вот кто! Эту леди каждый год в День матери следовало бы угощать углем и розгами. Мы с братом негров знаем куда лучше, чем белых, – могли бы даже на эстраде их изображать.

Двейн.Похоже, он на самом деле спятил, а?

Феликс.Эймос и Энди – парный конферанс.

Эмма.Меня никогда в жизни никто так не унижал! Да, нигде и никогда! А я ведь в молодости весь мир объехала!

Двейн.Только у вас никогда жена не кончала самоубийством. Или муж.

Эмма.Понимаю, как вы намучились, а тут еще это несчастье.

Двейн.Не знаю, в каких странах вы побывали, но есть ли в целом мире такое место, где самоубийство близкого человека не считалось бы величайшим позором?

Эмма.Ступайте назад, к друзьям. Повторяю – мне так стыдно за сына, что лучше бы он лежал мертвый. Идите к своим друзьям.

Двейн.Куда? Вон к тем людишкам? Знаете что – я бы сам по себе сюда пришел, даже если бы вас тут не было. Если бы я случайно не наткнулся на вас, я, может, шел бы и шел, пока не дошел бы до Катманду. Только я один из всего нашего паршивого города не бывал в Катманду. Мой зубной врач там был.

Эмма.Вы лечитесь у Герба Стакса?

Двейн.Конечно. И Селия тоже… вернее, лечилась.

Эмма.Странно, что мы там не встречались.

Феликс.А это потому, что он заставлял чистить зубы пастой «Глим» с флюористаном.

Эмма.Я не отвечаю за то, что плетет Феликс. Просто непостижимо, как он руководил крупнейшей телекомпанией!

Двейн.Селия никогда мне не говорила, что вы были влюблены друг в друга. Она жаловалась до последних дней, что ее все равно никто не любит, к чему ей лечить зубы?

Эмма.И радио тоже. Он и радиовещанием заправлял.

Феликс.Ты мешаешь серьезному разговору – как всегда. Да, мистер Гувер, мы с Селией были влюблены друг в друга еще в школе, но только сейчас, в церкви, я понял, что она была единственной женщиной, которую я любил, и, может быть, единственной, кого я буду любить вечно. Надеюсь, я вас не обидел?

Двейн.Нет, я очень рад. Вряд ли я похож на счастливого человека, но я и вправду счастлив. Сейчас катафалк начнет сигналить, чтобы я не опоздал, кладбище скоро закроют. Она была как вот этот «роллс-ройс», верно?

Феликс.Я не знал женщины прекраснее. Вы не обижайтесь, не надо.

Двейн.Что вы, что вы! Какая тут обида! Пусть любой, кто хочет, повторяет, что он не знал женщины прекраснее. Надо было вам на ней жениться, а не мне.

Феликс.Я был недостоин ее. Смотрите, какую вмятину я сделал на своем «роллс-ройсе»!

Двейн.Вы задели за что-то голубое.

Феликс.Послушайте. Она гораздо дольше продержалась с вами, чем могла бы продержаться рядом со мной. Такого негодного мужа, как я, еще свет не видал.