Поль Виалар - Жатва дьявола

— Фернан тоже не пойдет, — заметил Морис.

— Почему так?

— Да он дохлый, — ответил Морис, выпячивая грудь и играя бицепсами.

— Но все ж таки воинский билет у него есть.

Фирмен Женет видел, что у зятя есть билет: однажды Фернан показал этот билет, когда вдвоем с тестем возвращались с поля, и они разговаривали о войне; Фернан довольно гордо сказал тогда: «Если будет драка, то без меня дело не обойдется». Действительно, без него не обошлось; но его оставили в тылу, он был во вспомогательных частях. В Шатодене, где находился его призывной пункт, он считал на вещевом складе солдатские башмаки с подковками и телогрейки. И в это время на «Краю света» оставались только старик Фирмен и юноша Альбер.

— Ну, хватит уж говорить об этом, — сказал Фирмен.

И они расстались, каждый пошел делать свое дело, — они ведь распределяли между собой работу, говорили друг другу: «Я пойду туда-то…» — «Я сделаю то-то…», и никогда это расписание не вызывало споров, — они хорошо знали, что именно так будет лучше всего. Альбер сказал:

— Я пойду на Двенадцать сетье, надо посмотреть, поспел ли хлеб, уже пора убирать.

— Да, мешкать нельзя, — заметил Фирмен.

— Если колос весь вызрел, завтра же и начнем, за нынешний день доспеет, — вон как солнце жарит. А значит, тогда все вместе примемся с рассвета.

— Хочешь хорошенько хлеб убрать, начинай спозаранку жать, — сказал Фирмен.

Альберу предоставили идти в поле. Ему доверяли. Парень, хоть и младший в семье, опрометчивого решения не примет, и если скажет — пора жать, значит, так и надо сделать, зачем идти втроем. У каждого свое дело: и у Фирмена, и у Фернана (он уже работает), и у Мориса.

Итак, Альбер пошел взглянуть на свою пшеницу.

Ведь это он вспахал поле, взборонил, посеял, прикатал и все делал старательно, тщательно. Он видел, как поднимаются и кустятся всходы, часто смотрел на небо, посылающее то дождь, то зной, грозящий засухой. Он трепетал, когда налетала буря, и не раз после сильных проливных дождей приходил посмотреть, не случилось ли беды — не полегла ли на поле вся пшеница. Он эту пшеницу, можно сказать, по нраву называл своей, и, возлагая на Альбера ответственность за ее судьбу, домашние отдавали ему должное. Он сам решил, когда ее посеять, рассудил, исходя из своего опыта, что, если слишком рано посеешь, мало будет влаги для всходов, может напасть на них корневая гниль, и станут они тогда сохнуть; поздний же посев требует много фосфатов, а они не дешево стоят. Всю зиму он поддерживал сточные борозды, весной еще раз пробороновал. В тот день, когда ему встретился Мишель Обуан, проходивший по своей меже, и когда он, потолковав с ним, решился пойти к его отцу поговорить о полоске земли, он как раз бороновал и уже тогда мог думать, что знает, как поведет себя нива и сколько она даст хлеба.

Он дошел до поля и посмотрел вокруг.

На первый взгляд — урожай был хорош. Колосья колыхались под легким ветерком, и, когда Альбер вошел в пшеницу, в лицо ему пахнуло ровное, приятное тепло. Очень мало васильков и маков, — ну, чего там, все идет хорошо! Он наклонился, сорвал колос. Да, колос полный, тяжелый, и скоро уже можно жать — маленько подождавши, потому что на стебле узлы еще зеленоваты, а зерно, которое он положил на ладонь, легко прочеркивалось. Озираясь по сторонам, он взволнованно прикидывал, сколько можно тут собрать: если все пойдет хорошо, то возьмешь не сорок пять, не пятьдесят центнеров с гектара, а все пятьдесят пять, и отцу уж нечего будет бояться. Да, пора жать, но только не завтра, — завтра рановато. Надо подождать дня три; и если постоит такая вот хорошая погода, как сегодня, да ветер все будет с севера, за один день весь хлеб можно здесь убрать и свезти в ригу, — держать там до молотьбы, словно драгоценность в ларце.

Он долго стоял тут. А ведь он знал, как дорого время, знал, что время нельзя терять, когда тебя ждет работа, — и все же он мешкал, с удовольствием смотрел на поле, сжимая в руке пшеничный колос. Эх, когда у него будет много земли (а это по заслугам, по справедливости), он сумеет хорошо ее возделать, так же как вот это поле, с которым в день жатвы благодаря купленной полоске легче будет управиться; а на следующий год все будет еще лучше, потому что земли-то малость прибавилось. Он посмотрел вдаль и вдруг на мгновение вообразил, что и за пределами поля вся земля, до самого горизонта, принадлежит ему. Вообразил потому, что желал этого, а это желание было здоровое и оправданное, — он желал не разбогатеть, а обладать землей, так как чувствовал себя молодым, сильным, достойным широкого поля, более способным, чем всякий другой (созревшая нива доказывала это), справиться с делом, развернуться, а не корпеть на нескольких сетье и минах, лежащих где-то в тупике — на «Краю света»!

Он поднял голову: кто-то насвистывал совсем близко — оказалось, свистит парнишка, который гнал коров с фермы Обуана. Парень перегонял их на другое пастбище, — наверно, ему так велели, и он пустил скот к тому лугу, который шел уже под уклон и граничил с лугом Женетов, пролегавшим у края оврага; но уж своего луга Обуан, конечно, не согласился бы продать, ни за что не расстался бы с таким прекрасным выгоном. Везло этим Обуанам, всегда везло! Во-первых, все они получали богатое наследство, родители были и хитрые и денежные люди, да и земля-то у них была отменная, а не такая, как у Женетов, — тяжелая для обработки и составлявшая всего-навсего восемнадцать гектаров. Обуаны без труда, год за годом увеличивали свои владения, да еще им выпала такая удача, что их сосед д'Экюбле умер, не оставив наследников; у Обуанов, понятно, деньги нашлись, они и купили его землю! Всмотревшись, Альбер узнал пастуха. «Вон как, — подумал он, — должно, Альсид скот гонит пастись».

Это действительно был Альсид, он шел своей дорогой через землю Обуанов, как будто и не замечая Альбера. Альбер же испытывал странное чувство, глядя на этого подростка, уже не мальчика, но еще и не взрослого человека! «Похож он на меня?» — думал он.

Это нельзя было сказать. Однако в Альсиде было что-то, напоминавшее старика Гюстава; что-то похожее в повадках, он тоже ходил, втягивая голову в плечи. «А ведь в конце концов он, может, и вправду нам родня!» — подумал Альбер. Эта мысль была ему неприятна, и на губах у него мелькнула нехорошая улыбка. Родня? А что это меняет, даже если допустить, что он родня? Для Альсида, во всяком случае, нет места на «Краю света». Судьба этого не пожелала, так же как она не навязала Женетам детей Фернана. Зато вот у Альбера непременно будут дети, — позднее, когда он приобретет достаточно земли, чтобы она прокормила их; для его детей найдется место, где они могут травку пощипать.

От стада отделилась шалая корова и направилась к участку Женета. Собака помчалась и пригнала ее обратно. Альсид даже не взглянул в ту сторону, иначе ему пришлось бы «увидеть» Альбера и, разумеется, поздороваться с ним. Он проходил сейчас совсем близко, в нескольких метрах, но как будто не замечал Женетова парня. И это было так странно, — ведь оба они знали о возможном своем родстве, и в эту минуту испытывали, вероятно, противоречивые чувства друг к другу, колебавшиеся между завистью и презрением, между дружелюбием и ненавистью. Альсид уже прошел мимо Альбера, как вдруг издали не то с неба, не то с земли донесся громкий гул, похожий на шумное гудение огромного пчелиного роя, и Альсид замер на месте. Оба юноши подняли головы, напряженно прислушиваясь, и в одно и то же мгновение поняли, что это такое: в деревнях зазвонили колокола.